[221b]

Шерлок Холмс и зеркало.
Автор: hoelmes
жанр: рассказ, джен
рейтинг G
размер: миди, с претензией на макси
дисклаймер: не претендую
статус: закончен.

В следующем рассказе читатель не найдёт детективной истории, к которым уже привык готовиться, видя в заглавии фамилию Холмса. Но нечто любопытное в нём, безусловно, найдётся – во всяком случае, он иллюстрирует своеобразие личности моего друга.
Дело было поздним вечером. Стоял ноябрь. Холмс в те дни злоупотреблял известным белым порошком и пребывал в состоянии отрешённо- мечтательном. Дело, правда, далеко не заходило – одна-две понюшки в день – не больше. Но работы у него не было, и я начинал тревожиться. Впрочем, в тот вечер, о котором идёт речь, атмосфера квартиры на Бейкер - стрит к беспокойству не располагала. Дождь барабанил в стекло, в камине тихо горел огонь, на стене уютно тикали ходики. Я устроился в кресле с популярным медицинским журналом и просматривал статью по прикладной психиатрии. Холмс с час пиликал на скрипке, пока, утомлённый этим занятием не отложил смычок и не потянулся к заветной коробочке.
-Как раз читаю про жертву кокаина, - как бы между прочим заметил я ему.
К моему изумлению, это не вызвало ни возражения, ни протеста.
–Что-нибудь интересное, -полюбопытствовал он довольно лениво, но, в общем, миролюбиво.
-На мой вкус, интересно. Речь идёт о молодой женщине далеко не среднего остатка. Которая из-за нервной болезни была вынуждена довольно длительно принимать опий, пристрастилась к нему, потом перешла на кокаин и кончила в конце концов тяжёлым психозом и смертью. Талантливо написано даже с художественной точки зрения, а не только с медицинской.
- И можно взглянуть? – Шерлок Холмс протянул за статьёй свою длинную руку.
Я выпустил журнал из рук, и он завладел им. После чего принялся вычитывать куски – то ли мне, то ли себе самому. У него, впрочем, и раньше была такая манера: он читал по своим собственным, только одному ему понятным правилам, то пробегая часть текста, что называется, «по диагонали», то вдруг возвращаясь назад и подолгу застревая на одном абзаце, поэтому я не привожу здесь текста в его изложении – неподготовленного читателя это может и утомить, и озадачить. Просто изложу статью своими словами, избегая, по возможности, медицинских терминов.
Итак, речь шла о некой миледи К. Страдая невритом лицевого нерва, она испытывала сильнейшие боли и довольно часто была вынуждена прибегать к настойке опия. Увы, болезнь совпала и с душевной драмой – смертью от тяжёлой формы скарлатины младшей сестры.
Жила упомянутая миледи вместе с матерью и братом, который служил офицером индийской армии, находясь при этом в годичном отпуске.
Из Индии он привёз в качестве подарка сестре массивное серебряное зеркало в узорной раме – из тех искусных вещиц, которыми так богат и славится Восток. Зеркало распаковали и установили в комнате молодой женщины.
Как все серебряные зеркала, оно не было совершенно прозрачным, а скорее чуть мутноватым. В первый же вечер, расчёсываясь перед ним при скудном свечном освещении, женщина вдруг отпрянула и обратилась к присутствующему тут же брату.
- Арт, ты ничего не видел в зеркале странного?
- Нет, а что я там мог увидеть?
- Ничего, - пробормотала его сестра. - Мне показалось…
Расспросы ни к чему не привели. К тому же брат и мать не слишком настаивали, не желая волновать женщину. Затем история словно бы забылась, но некоторые странности за молодой женщиной стали замечать то и дело. Она избегала находиться в комнате с зеркалом в вечернее время, перестала ночевать в ней, но зато при свете подолгу сидела одна перед ним и что-то негромко бормотала. Дальше – больше. Вдруг зеркало оказалось завешено, затем повёрнуто к стенке, а там и вовсе придавлено к ней придвинутым комодом. Казалось, женщина боится, что оттуда, из зеркальной глубины, может появиться какое-нибудь чудовище, готовое разорвать её в клочья. Однако, на предложение избавиться от зеркала она ответила столь резким отказом, что уставшие волноваться родственники обратились, наконец, к психиатру. Под видом знакомого брата к ним в дом был приглашён молодой врач, специалист по душевным болезням, доктор Дэйрн. Вот он-то и обратил внимание на имеющийся у миледи хронический насморк – весьма характерный маркёр кокаинизма. Миледи расспросили настойчиво. И она призналась сразу в двух вещах – во-первых, в том, что она, действительно, принимает кокаин, а, во-вторых, и это вызвало у её родных настоящую панику. В том, что в зеркале она видит силуэт своей умершей сестры, и сестра из зеркала разговаривает с ней.
Молодой психиатр прописал что-то успокоительное, но, к сожалению, недооценил степени увлечения своей пациентки наркотическим дурманом. Пообещав больше не использовать кокаин, миледи К. своего обещания не исполнила, а лишь стала предаваться своему пороку тайно. Не оставила её потусторонними визитами и умершая сестра. Однако, опасаясь водворения в психиатрическую клинику, от родных миледи К. свои переживания скрывала. Это ей удавалось достаточно долго и хорошо, пока болезнь не приняла самые серьёзные формы: несчастная женщина перестала следить за собой, дни проводила перед зеркалом и разговаривала с ним вслух. Наконец, потерявший терпение брат потихоньку от сестры вынес зеркало из дома и увёз. Войдя, как обычно, в комнату и не найдя предмета своего интереса на месте, миледи впала в буйство – полуодетая, с распущенными волосами, она металась по дому и била все зеркала, пока, наконец, осколком одного из них не перерезала себе вены на обеих руках. Спасти несчастную не удалось – она истекла кровью.
- Полагаете, причиной всему был кокаин? – скептически спросил Холмс, откладывая журнал в сторону.
- Что же ещё? В роду у этой женщины никогда не было душевнобольных, раньше за ней не замечалось ничего странного. Нет-нет, я склонен видеть причину всех несчастий именно в кокаине.
Холмс откинулся в кресле, соединив кончики пальцев – его любимая поза и для внимания и для рассуждений.
- Дорогой мой Уотсон, - ласково и терпеливо начал он. - Ваша беда в чрезмерной уж прямолинейности мышления. Вы – ортодокс. Вы никогда не допускаете иного толкования, нежели то, что первым бросилось вам в глаза.
- Иного толкования? Я что-то не понимаю, о чём вы говорите.
- Я говорю о зеркале, друг мой Уотсон. Вы никогда не задумывались о том, что в зеркалах, в самом деле, скрыта мистическая сущность? А тем более в зеркалах, сделанных на Востоке.
- Я не совсем понимаю.
- Ну как же! Например, существует обычай завешивать зеркала в доме, где находится умерший. Знаете, почему? Считается, что отразившись в зеркале, духовная эманация покойника - попросту говоря, призрак – может поселиться в зеркальной глубине. И ведь этот предрассудок очень широко распространён, передаётся из поколения в поколение. Вы полагаете, так было бы, если бы за этим ровно ничего не стояло?
Я, немного растерявшись, пожал плечами. А Холмс продолжал задумчиво, чуть ли не нараспев:
- Существует ещё много поверий, много необъяснимых странностей, связанных с зеркалами. А взять рождественские гадания, восходящие к древним временам язычества… Вы знаете, например, что в рождественскую ночь тот, кому суждено умереть в ближайшем году, отразится в зеркале без головы?
- Но, Холмс, не верите же вы сами…
- Верю, ибо абсурдно, - перебил он. – Во что ещё и верить, как не в нечистую силу, явление призраков и рождественские гадания? То, что постигается рассудком, веры вообще не требует.
- Уверен, что вы шутите, - покачал головой я. - Вы – такой практический человек… Мне всегда казалось, вы напрочь лишены буйства фантазии. Для Вас всегда существует одно объяснение, строго основанное на фактах. Вы…
- Ортодокс, не так ли? – он превесело рассмеялся. – Вот Вы и вернули мне комплимент.
Я недоверчиво покосился на него – разыгрывает? Шутит? Что мистического может быть в простом кусочке стекла, покрытом серебряной амальгамой? И, главное, Холмсу ли говорить об этом?
- Вы полагаете, я Вас разыгрываю? – безошибочно угадал он. – Хорошо, пойдемте.
- Куда? – удивился я.
- В мою спальню. Там найдется подходящее зеркало.
Он неожиданно проворно ухватил меня за руку и потянул за собой. Пальцы у него были влажные и подрагивали – не то от волнения, не то от жажды кокаина.
В его комнате наверху свет был сумрачный и неверный – на прикроватном столике колеблющимся пламенем горел ночник. Большую часть маленькой по размеру спальни занимала широкая по размеру кровать, даже Холмс, имевший рост больше шести футов, помещался на ней при желании как вдоль, так и поперек. Кровать эта, кстати сказать, всегда пребывала в состоянии художественного беспорядка, поскольку ее хозяин предавался сну по потребности, отнюдь не всегда сообразовываясь со временем суток или какими-то иными условностями. Лежало на ней три подушки в чехлах из окрашенного светло-сиреневым льняного полотна. Простыня, правда, всегда была чистой и ровной - скомканных простыней Холмс не переносил даже зрительно, не говоря уж о том, чтобы спать на них. В пододеяльник было, как правило, вставлено шерстяное одеяло, но другое, пуховое, брошено было в изножье, а где-нибудь сбоку примостился еще и шотландский плед. Холмс отвратительно переносил холод в спальне, не мог заснуть и ругательски ругал спартанскую привычку англичан не ставить в спальнях камины, при всем при том в условиях расследования он мог часами лежать зимой на снегу без всякого видимого вреда для себя, а играя роль какого-нибудь бродяги, ночевал на каменном полу харчевни, и спал прекрасно. Я как-то указал ему на это, рассчитывая упрекнуть в притворстве. «Вот уж нет – возразил от мне тогда. – по природе я неженка, на что, кстати, постоянно в детстве сетовал мой отец. Но артистизм натуры, к счастью, позволяет мне вживаться в роль. Когда я в гриме бродяги и изображаю бродягу, я сам - бродяга, а для бродяги, знаете ли, ночевать на голом полу – дело привычное. Но я сам – Шерлок Холмс – уж извините, хочу или спать, или стучать зубами. Вместе у меня и то и другое не выходит».
Над кроватью висел когда-то балдахин, но был заменен на демократичную занавеску, почти никогда, впрочем, не задергивающуюся. Прикроватный столик был тоже завален, как правило, самым различным хламом – от пробирок и пакетиков с реактивами до репродукций в рамках. По утрам забавно было порой наблюдать, как толком еще не проснувшийся Холмс нашаривает среди всего этого часы или спички, роняя на пол книги, чашки, подсвечник или вышеупомянутый ночник, сделанный в виде свернувшейся кольцом кобры. Это притом, что Холмс панически боялся змей и цепенел при виде самого безобидного ужика, бледнея, как смерть. Была в комнате еще полка с книгами, гардероб, еле втиснувшийся в угол, и трюмо с узорной темной рамой. Ни стульев, ни кресел Холмс в спальне не держал, предпочитая сидеть или прямо на кровати, или на широком подоконнике. Впрочем, кроме ночных часов и короткого времени наших взаимных обид, мой друг предпочитал своей спальне гостиную.
Да, вот еще что немаловажно – стены комнаты были обиты панелями под дуб, очень темными. Это придавало обители Холмса мрачность днем и таинственность вечером. Зато, когда солнце заглядывало в окно – а это случалось перед закатом – обстановка смотрелась богато и выигрышно.
Но все это было для меня привычно и незаметно – ведь живя в определенной обстановке, рано или поздно совсем перестаешь ее замечать – разве что произойдут какие-то существенные перемены, да и то тогда ломаешь себе голову, что здесь не так: не то шторы другого цвета, не то стол переставили ближе к дивану.
Холмс же приведя меня в спальню, остановился перед трюмо и указал на него движением подбородка.
- Ну и что? – не понял я.
- Посмотрите.
- Ну? Зеркало, как зеркало…
- Полагаете? – голос его странным образом преобразился и звучал теперь приглушенно. – А Вы уверены, что то изображение, которое мы видим на поверхности зеркальной глади, является всего лишь иллюзией?
- Господи, Холмс, а чем же еще?
Его бледная физиономия выглядела необыкновенно строго и серьезно, в глазах ин тени смеха.
- Почему бы ни предположить – все также тихо проговорил он, чот зеркало – всего лишь окно в совершенно другое бытие, живущее по своим законам?
- Черт побери! – рассердился я – А почему это нужно предполагать?
- Тс-с! - прижал он палец к губам. – Поосторожней упоминайте черта, когда стоите перед зеркалом.
Я поневоле зябко шевельнул плечами – приглушенный голос Холмса и его тон действовали ан меня. Появилось смутное ощущение готовящегося откровения.
- Я Вам кое-что покажу – пообещал Холмс. – Поглядите туда, только не торопитесь. Приглядитесь к нему, как следует.
- К кому? К моему отражению?
- Для начала можете к моему. только будьте внимательны, не спешите.
Чувствуя себя полным идиотом, я уставился на отражение Холмса, стоящего рядом со мной. Разглядывать было особенно нечего: хорошо знакомое узкое бледное лицо, глубоко посаженные глаза, радужки которых темно-серого цвета, тонкие губы, чуть изгибающиеся в усмешке. Руки он засунул в карманы мягкой домашней куртки и покачивался на ступнях, ожидая, пока я на него насмотрюсь.
- Ну? – наконец не выдержал я.
- Подождите, не отводите пока взгляд. А теперь быстро посмотрите на меня и скажите, нет ли каких-то отличий по сравнению с тем, что Вы видели в зеркале.
Я быстро повернулся и посмотрел. Черт знает с чем это связано, но мне вдруг и в самом деле показалось, что лицо моего друга какое- то не такое.
- Проделайте обратный трюк – попросил Холмс. – поглядите теперь на меня так же долго и внимательно, а потом отвернитесь и посмотрите в зеркало – на мое отражение, я имею в виду.
Я послушался. Несходство стало еще ярче. Я снова обернулся к Холмсу. Холмс улыбался. Готов поклясться, у отражения в зеркале никакой улыбки не было! Проверяя, я быстро взглянул в зеркало – отражение было серьезным, обернулся – улыбка по прежнему трогала губы Холмса.
- Вы разыгрываете меня! – не выдержал я.
Холмс улыбнулся еще шире:
- В зеркале мы видим отражение симметричное реальному человеку, - сказал он, а вовсе не этого человека. Посмотрите теперь на себя.
Я с опаской взглянул.
- У Вас шрам над бровью – проговорил Холмс, легко коснувшись моего лба пальцем, – над какой именно – правой или левой?
- Над левой.
- А у Вашего отражения?
- Над правой, но, Холмс, это же…
- Подождите, это еще не все.
Он вытащил из кармана – левого? правого? – свои часы. На их циферблате не было цифр – они обозначались маленькими серебряными звездами. Часы были подарены ему одной высокопоставленной особой, имя которой я здесь не назову. Повернув часы циферблатом к зеркалу, Холмс тихо сказал мне чуть ли не на ухо:
- Сейчас половина двенадцатого ночи. Мои часы верны, я это прекрасно знаю. Сколько на них?
Маленькая стрелка двигалась несколько несогласованно с большой. Она стояла почти точно на двенадцати, тогда как минутная упиралась в нижнюю звездочку, соответствующую шести часам.
Я пожал плечами:
- Половина двенадцатого – пожал плечами я.
- Хорошо – Холмс убрал часы в карман. – а теперь скажите, ночь наступает или идет на убыль?
- Я, правда, ничего не понимаю, - сказал я, - но ответить Вам могу: ночь наступает и, конечно, на убыль она еще не идет.
- Как в таком случае должна располагаться на небе луна?
- Ближе к востоку.
- Посмотрите в зеркало – где она?
- Да нигде. Сегодня пасмурно, и ее просто не видно
- Хорошо, скажите, где она должна быть. Нет, не поворачивайтесь, покажите в зеркале.
- Ну, там, – указал я – в той части окна.
- Теперь повернитесь. Где?
- Там.
- Вы указали иное направление.
- Потому что Вы меня запутали с Вашим зеркалом, - оправдывался я.
- Теперь Вы распутались. Укажите, где?
- Там.
- Повернитесь к зеркалу – где?
- Там, - уже начиная терять терпение, снова указал я, но именно в этот момент проклятая луна выглянула и совсем с противоположной стороны.
- Луна там движется с запада на восток, - заметил Холмс, указывая на зеркало, поэтому и время там идет вспять.
- Какая чушь!
- Вы полагаете? А сколько сейчас времени? – он снова поднес к стеклу циферблат часов.
Мне показалось, что с циферблатом что-то не так, но, руководствуясь здравым смыслом, я сказал:
- Тридцать пять минут двенадцатого.
- А Вы учли симметрию отражения? - заботливо уточнил Холмс.
- Да, конечно.
- Посмотрите, - он повернул часы и поднес к моим глазам: одиннадцать двадцать пять.
- Вы перевели стрелки!
- Что бы я с ними ни сделал, Вы только что сказали, будто видели на них тридцать пять минут. Время двинулось вспять, видите. Эдак мы с Вами превратимся в младенцев, стоя и дальше перед этим зеркалом.
Я посмотрел в зеркало, отражение Холмса улыбалось. Обернулся – мой друг был невозмутимо серьезен. Проклятье! Я не мог поймать его.
Я посмотрел на ходики, тоже отражающиеся в зеркале – точно, тридцать пять минут двенадцатого, даже уже без двадцати. Тихий смех Холмса у меня над ухом заставил меня вздрогнуть. Я слышал его смех. Но на лице отражения не было и тени улыбки. Это уже отдавало мистикой. Я обернулся так быстро, как только мог – мой друг хохотал. Я хотел глянуть в зеркало – и не смог этого сделать, остановленный простой мыслью: »Если я увижу, что отражение серьёзно, я начну сходить с ума.»
-За часами приглядываете? – спросил Холмс сквозь смех. – Думаете, пошаливают?
- Думаю, до них вам так просто не дотянуться, чтобы перевести стрелки.
- Может, и луну тоже я сдвинул? Кстати, вы помните, как правильно определить стороны света по полярной звезде?
- Ну, помню. Нужно встать к ней лицом, и тогда справа у вас будет восток, а слева запад.
- Если отражение в зеркале проделает тот же трюк, как думаете, что у него получится? Вы помните, что правая рука отражения соответствует вашей левой руке и наоборот?
- Ну, помню. И что?
- Ваше отражение стоит лицом на запад. С какой стороны у него юг?
- Слева.
- А у Вас, если Вы встанете лицом на запад?
- Справа.
- Слева, Уотсон. Попробуйте, если не верите. Что же получается? Левая рука отражения соответствует вашей правой или левой руке?
- Левой, пробормотал я, уже ни в чём на свете не уверенный.
- Хорошо. Поднимите левую руку. Какую руку подняло отражение?
- Левую.
- С какой стороны у него сердце?
- Слева.
- Прекрасно. Если Вы повернётесь к зеркалу спиной, какая рука отражения будет соответствовать Вашей левой руке?
- Всё равно левая, - сказал я, стараясь заметить подвох.
- Это может быть только в одном случае, Уотсон, - голос Холмса ещё понизился, сделавшись свистящим шёпотом. – Если, когда вы повернётесь спиной, отражение останется в том же положении, как сейчас, то есть отделится от вас и не повернётся.
- Этого не может быть! – быстро сказал я.
- Не может быть иначе – посмотрите сами. Чтобы правая сторона одного человека совпала с правой стороной другого, они должны стоять только в затылок, а не лицом друг к другу.
В доказательство он встал за моей спиной и положил руку на моё плечо.
- Кстати, о сторонах света…, - проговорил он мне в самое ухо, - Куда укажет мой двойник в зеркале, если я укажу на запад?
- На восток... То есть, нет… на запад, разумеется.
- А где у нас находится запад?
- Там, за окном.
- У него там что же, другой запад, Уотсон?
- Ну нет, там, у себя, он указывает на запад, а здесь, у нас, это направление на восток.
- Значит, в зазеркалье запад находится на востоке?
Я промолчал, запутанный окончательно и бесповоротно.
- Если два человека стоят спиной на запад, - сказал Холмс, - то можно признать одно из двух: либо запад одного не совпадает с западом другого, либо они стоят друг к другу в затылок. И в том, и в другом случае, картина получается неутешительная. Либо придётся признать, что зазеркалье =- обособленный мир, либо что вам только кажется, будто отражение стоит к вам лицом, в то время, как на самом деле оно повёрнуто затылком. И то, и другое может означать лишь автономную жизнь зазеркального мира, что и требовалось доказать.
Я растерянно потрогал ладонью лоб.
- Холмс…
- Да, мой друг? – предупредительно откликнулся он, заглядывая мне в глаза.
- Холмс, вы запутали меня, но не думайте, что я после этого поверю в то, что…, - я покосился в зеркало. Наши отражения ждали. И мой двойник тоже ждал – я готов был поклясться, что он ждёт продолжения с насмешкой. Его губы кривились в улыбке…Я быстро схватился рукой за угол рта. Он тоже проделал это, но как-то нехотя и с опозданием на долю секунды. Двойник Холмса нагло улыбнулся. Холмс оставался серьёзным.
- Я сейчас, - сказал я, отступая.
Мне необходимо было покинуть эту затемнённую комнату с колеблющимся светом ночника, с тихим голосом Холмса и его улыбающимся зеркалом. Я задыхался, в виске стучало преддверием мигрени.
- Куда вы?
- Сейчас…Здесь душно…
- Уотсон, подождите, я…
Но я уже не слушал – толкнув дверь, я вывалился из комнаты, сильно ударившись плечом о косяк, налёг грудью на перила и прикрыл глаза, чтобы справиться с острым приступом дурноты.
- Что с вами? – допытывался Холмс, теребя меня за плечо, - Вы так сильно побледнели – вам плохо?
- Только не смейтесь, - попросил я.
- Над чем смеяться? Вы с ума сошли! – возмутился он.
В его голосе звучала искренняя тревога – если бы не это, я промолчал бы. Но он, похоже, и впрямь перепугался из-за моего внезапного болезненного вида. И я сказал:
- Мне вдруг показалось, что…, но вы обещали не смеяться – помните! – показалось, что отражение в зеркале – это не я, а другой человек.
Холмс поднял брови. По-моему, ему очень даже хотелось засмеяться, но он удержался.
- Я понимаю, что это всего лишь иллюзия, - сказал я, - прекрасно понимаю. Просто мне не совсем хорошо – вот и начинает казаться всякая…всякое…
- Может быть, вы приляжете, - смешливость Холмса снова отступила перед беспокойством за меня.
- Спасибо, мне уже лучше.
- Тогда давайте спустимся и выпьем чаю, предложил он.
Мы переместились в гостиную, где Холмс сам приготовил чай, разлил по чашкам, нарезал ломтиками лимон и сел напротив меня. Его лицо сейчас было строгим и спокойным, без тени улыбки.
- Я думаю, моё болезненное состояние вызвано внезапным изменением кровяного давления и не имеет отношения к зеркалу, - сказал я.
- А если бы вы не покинули так поспешно комнату, а остались стоять перед зеркалом дальше? – спросил он, сощурившись, и, не дожидаясь ответа, продолжал, накрыв мою руку своей:
- Я должен извиниться перед вами, Уотсон. Я нарочно разыграл и запутал вас.
- Ну, это-то я понял.
- Мне только хотелось доказать вам, что сумасшествие не всегда рождается в маковой коробочке или определяется дурной наследственностью. Психика человека очень хрупка и очень тонко настроена – достаточно нескольких простых совпадений: сумерки, дубовые обои, мой тихий голос – и вот уже вы почти потеряли почву под ногами, а прояви я настойчивость или будь вы сами менее реалистического склада – кто знает, чем всё это закончилось бы. В случае, описанном в вашем журнале, определённый душевный настрой: болезнь, скорбь по умершей сестре – тоже сделали своё дело. Иногда одна случайная мысль, иллюзия в плохо освещённой комнате - запускает целую цепную реакцию душевной болезни. А иногда с ума можно свести и специально.
- Как вы сейчас пытались проделать это со мной? – улыбнулся я.
- Ну что вы! – почти обиделся Холмс. – Я бы этого ни за что не допустил. Вы меня и так напугали своим внезапным приступом дурноты. Но в моей практике. между прочим, был случай, когда муж свёл с ума жену из-за наследства Причём, заметьте, женщина не отличалась прежде слабостью психики и никаких странностей за ней не водилось.
Мне в голову пришла вполне закономерная мысль:
- Послушайте, Холмс, а что, если и в этом случае имело место то же самое? Что, если брат наследовал сестре и нарочно привёз зеркало, зная, скажем, её слабость к мистике Востока и о том, что она принимает наркотики?
- Тпр-р-у! – смеясь, перебил Холмс. Бог знает, до чего вы сейчас договоритесь, Уотсон. Говорю вам, будьте осторожны с мыслями. Человеческий мозг так полон загадок, что разбираться в нём куда сложнее и опаснее, чем даже расковыривать артиллерийский снаряд.
- А стали бы вы бросать в начинку снаряда горящие спички? – спросил я, хитро прищурившись.
- К чему это вы? – не понял Холмс.
- Ответьте!
- Конечно, нет – это слишком опасно.
- Так почему же вы бросаете «горящие спички» в мозг? – я указал на флакон с кокаином. – Вы непоследовательны, Холмс. Предупреждаю вас: едва вы снова попробуете эту дрянь, я тоже отведу вас к зеркалу. Посмотрим, что вам скажет ваше отражение тогда.
- Не сейчас, - снова улыбнулся, но теперь уже без ехидства, своей привычной, хотя и редкой, мягкой улыбкой Холмс. – Уже очень поздно. Пойдёмте лучше спать.
- А вы не побоитесь спать в одной комнате с зеркалом? – совсем уж расшалился я.
Улыбка Холмса стала загадочной:
- Поглядим…, - как-то неопределённо пообещал он.



конец