Фанфик на фест "Наш подарок - 2011"

[tanchouz]

«Неизвестные записки доктора Уотсона о путешествиях Шерлока Холмса».

Автор: tanchouz
Бета: нет
Размер: миди
Жанр: драма
Рейтинг: PG
Герои: Холмс, Уотсон, миссис Хадсон
Категория: джен
Версия канона: рассказы Конан Дойля
Предупреждение: имеются расхождения с каноном – упоминание о путешествии Холмса в Индию.
Отказ: не мое
Саммари: Настоящий друг всегда найдет способ поднять настроение тому, кто ему дорог. И он не виноват, если из этого способа сделают совершенно неожиданные выводы.
Примечание: Фанфик написан на фест «Наш подарок мистеру Бретту» в сообществе 221b на Diary.ru.



1.
Проснувшись рано утром после сумасшедшей ночи, последовавшей за чудесным явлением моего дорого друга из пучины Рейхенбахского водопада, в которой он, по его собственному признанию, никогда и не был, я сел на кровати, вздрогнув от холода, нащупал в кромешной тьме спички и зажег свечу.
Стараясь не шуметь, я вышел на лестницу, спустился на второй этаж и подкрался к двери, ведущей в спальню Холмса. Я сделал это, забыв обо всех правилах приличия, лишь потому, что до сих пор никак не мог поверить - человек, с утратой которого мне стоило таких трудов смириться, лежит комнате этажом ниже и тихо дышит во сне. Я должен был или услышать это дыхание, или хотя бы увидеть знакомый силуэт, чтобы убедиться - это мне не приснилось, и вчера рука Холмса действительно ощупывала мой лоб, а потом подносила флягу к губам, когда он пытался привести в чувство военного врача, недостойно поддавшегося слабости, словно чувствительная барышня. В этом, конечно, мог убедить меня и тот замечательный бюст, который миссис Хадсон оставила в гостиной до утра, и красота которого была слегка испорчена револьверной пулей, прошедшей сквозь затылок и разворотившей лоб – ведь не могла же эта восковая копия появиться здесь сама собой. Но из двух смежных комнат я все-таки выбрал ту, которая пустовала так долго, и из которой сейчас не доносилось ни звука.
Я осторожно толкнул дверь.
На кровати никого не было. Я стоял некоторое время, глядя на гладко застеленное покрывало, потом поднял свечу повыше и убедился, что комната пуста. Должно быть, темнота и тишина этого утреннего часа, этого тревожного времени окончательного перехода от вчерашнего дня к смутному ощущению следующего, подействовали на меня сильнее, чем можно было ожидать. Только этим, а также некоторым напряжением нервов, не до конца улегшимся после неожиданного и опасного приключения, раскрывшего тайну гибели несчастного Рональда Адэра и приведшего негодяя Морана в руки закона, я могу объяснить тот факт, что довольно громко позвал моего друга по имени и, забыв про осторожность, быстро прошел в гостиную.
- Холмс!
Я снова произнес это имя, но уже тише, различив в мягком колеблющемся пламени свечи полу халата и очертания знакомой фигуры, сидевшей в кресле, где обычно сидел я в те времена, когда гостиная принадлежала нам обоим.
- Уотсон, вы словно Прометей, несущий людям огонь. Сойдите же к несчастному человечеству и разожгите камин. Обещаю, вашей печени ничего не угрожает.
Холмс не шелохнулся, произнося эти слова, и, обойдя кресло, я увидел, что он поставил свой простреленный бюст на стол лицом к себе, и они смотрят друг на друга, словно молча споря, кто из них настоящий.
- Очень рад, что ей ничего не угрожает, - проворчал я, опуская свечу на стол, присаживаясь перед ящиком с углем и беря щипцы. – Вы не находите, что это весьма нерационально – рискуя уже немолодой печенью снова и снова приносить огонь человечеству, которое тут же забывает, что с ним делать? Холмс, почему вы сидите здесь в темноте? Вы не помните, где лежат спички?
- Дело не в этом, мой друг. Я просто задумался. Для этого света уличных фонарей мне было достаточно. А когда я вспомнил про спички, то обнаружил, что не могу пошевелиться, потому что чертовски замерз. Я решил экономно тратить энергию своего тела и поддерживать в нем жизнь, пока не явитесь вы и не спасете меня. По-моему, это было весьма рационально.
Несмотря на эту дружескую речь, Холмс даже не взглянул на меня и не пошевелился, как будто, действительно, оцепенел от холода.
Закончив разжигать камин, я уселся в кресло напротив и, потушив свечу, стал наблюдать, как его глаза, казавшиеся огромными на исхудавшем лице, не мигая, смотрят в одну точку. Точку, аккурат посреди высокого воскового лба, такого же бледного, как и лоб человека, с которого его лепили. Огонь постепенно разгорался, и вскоре яркое пламя весело заплясало в камине, наполняя комнату таким живительным теплом, словно его источник и вправду был похищен у богов.
Мы сидели в тишине. Я молчал, потому что все, приходившее на ум, было так глупо и сентиментально, что я бы и сам недовольно поморщился, скажи это кто-нибудь мне. Холмс тоже хранил безмолвие, и я не знал, что он действительно видит перед собой – реплику со своей собственной головы или же другие картины. Например, ледяные струи, с огромной высоты низвергающиеся в бездну, воющую человеческими голосами. Или искаженное ненавистью лицо человека, одной рукой вцепившегося ему в плечо, а другой тянущегося к горлу.
- Вам теплее? – наконец, спросил я.
Холмс встрепенулся, словно мой вопрос пробудил его от некоего странного транса, и, протянув тонкую руку, коснулся отметины от пули на восковом лбу.
- Вы знаете, Уотсон, что это – место чакры Аджна? Индусы считают, что именно здесь находится так называемый «третий глаз».
Я усмехнулся.
- Чего же еще ожидать от людей, поклоняющихся коровам и пьющих воду из реки, в которой плавают полуразложившиеся трупы? Представляю, что они видят этим своим третьим глазом, нажевавшись бетеля. Мой знакомый был в Индии и рассказывал, что улицы там похожи на палаты в больнице для туберкулезников, потому что заплеваны красной слюной от этих дурманящих орехов, а по грязи и отбросам ползают голые сумасшедшие, которых почитают как святых.
- Она отвечает за просветление и постижение истины, - продолжал Холмс, словно не услышав. – Видите, чего хотел лишить меня Моран?
- Вряд ли он думал об этом, Холмс. А вы разве побывали в Индии? Насколько я помню, упоминались Тибет, Персия и Хартум.
- Верно… Я не сказал вам… Знаете, мой друг, несколько минут между жизнью и смертью в живописной швейцарской долине и необходимость выдавать себя за мертвого человека слегка повлияли на состояние моих нервов. Мне виделись очень странные вещи, когда я переходил через альпийские горы. Я цеплялся только за одну мысль, чтобы окончательно не сойти с ума…
Что за мысль помогла преодолеть горный перевал и достичь Флоренции, где ему удалось, наконец, подать весточку брату, Холмс не сказал.
- Вы вспоминали родину? – осторожно спросил я.
- Да-да, - тут же ответил он, словно благодарный мне за подсказку. – Да, вспоминал…
Мы снова замолчали.
Мне стало не по себе. Та легкость, с которой Холмс упомянул о своих путешествиях, заставила меня представить нечто вроде познавательной поездки, совершаемой из любопытства англичанином, который, где бы он ни был, никогда не забывает, что является подданным великой империи, над которой никогда не заходит солнце, и снисходительно разглядывает окружающие его диковинки, мысленно прикидывая, как они будут смотреться на стене в его кабинете. То, что эта легкость была обманчивой, пришло мне в голову только сейчас.
Я нагнулся и пошевелил кочергой в камине, заставляя притихшее, было, пламя запылать сильнее. Запасов угля оставалось мало, но я подбросил еще, чтобы сохранить тепло, постепенно возвращавшее краски лицу моего друга.
- Все это позади, Холмс. Вы здесь, вы живы – и это главное. Нет необходимости думать о вещах, связанных со смертью…
- Со смертью… - задумчиво отозвался мой друг.
- Вы слышали когда-нибудь об агори? – Холмс, наконец, посмотрел на меня, но с таким странным выражением, что мне снова стало не по себе.
- Кажется, что-то слышал. Какой-то процесс, который британские власти проводили над несколькими индусами, обвинив их в каннибализме. Это они?
- Нет.
- Кто же это?
- Те, кого не существует.
- Может быть, тогда не стоит о них говорить? Раз уж их все равно не существует, - мне все больше и больше не нравилось выражение лица Холмса.
- В Индии я посетил единственный город. Бенарес, - сказал Холмс, закутываясь в халат. – Он стоит на берегу Ганга. И по этой реке мимо людей, пришедших совершить омовение, действительно, проплывают полуразложившиеся трупы. А по берегам горят погребальные костры. Вы не представляете, Уотсон, какой там стоит запах. Жареные человеческие внутренности… А этот звук, когда жрец палкой разбивает череп… Да-да, примерно так же, как сейчас это делаете вы с углями в камине.
Я невольно замер с кочергой в руке.
- Правда, это считается нарушением, - как ни в чем ни бывало, продолжал Холмс. – Разбить череп и выпустить последнее дыхание жизни должен не жрец, а близкий родственник умершего. Как вы думаете, смог бы Майкрофт провести ритуал взлома моего черепа?
Это было уже слишком, даже для моего друга. А, может быть, я слегка отвык от его эксцентричности за эти годы.
- Продолжайте, Уотсон. У вас неплохо получается. Пожалуй, в своем завещании я поручил бы вам позаботиться об этой части моего тела, - грустная усмешка озарила лицо Холмса, до известной степени скрадывая впечатление от этих зловещих слов.
Я отложил кочергу.
- Это очень лестно слышать, Холмс, - сказал я, решив продолжать разговор так, словно мы беседуем о совершенно обычных вещах, и со временем перевести его в безопасное русло. – Интересно знать, что же побудило вас отправиться в такое … гм… необычное место?
- Слухи, мой друг, слухи.
- И они подтвердились? Вы увидели тех, кого не существует?
- Как же я смог бы их увидеть, если их не существует? Вы сами себе противоречите. То, что я там увидел – это все сон, бред…
Я лихорадочно перебирал в уме темы для разговоров, не желая, чтобы снова опустилась тишина, в которой моим другом овладевали болезненные мысли. Но он опередил меня.
- Вы верите, Уотсон, что лишившись всех иллюзий, можно снова смотреть на мир глазами невинного младенца? – спросил он, облокотившись на ручку кресла и подперев голову рукой. Глаза его на этот раз были прикованы к пламени, ровно горевшему в камине и мягко освещавшему изможденное лицо.
- Это слишком сложный вопрос, мой друг. Может быть, вам следует немного…
- Ничего сложного. Представьте, вы ползете ночью по земле в кромешной тьме, умирая от жажды. И вдруг ваши пальцы натыкаются на благословенную прохладу воды в какой-то ямке. Что вы будете делать?
- Полагаю, выпью ее.
- С удовольствием?
- С огромным. Я же умираю от жажды?
- Хорошо. На следующее утро вы просыпаетесь на том же месте и видите, что пили воду из человеческого черепа. Что вы сделаете теперь?
- Боже мой, Холмс! – невольно воскликнул я. – О чем вы говорите? Это просто безумие!
- Так что же вы сделаете, Уотсон?
- Раз уж я дожил до утра, - раздраженно ответил я, - то займусь очищением желудка. Хотя, если эта вода была в моем организме всю ночь, пользы от этого будет мало. Поэтому я постараюсь раздобыть бутылку виски, напьюсь и начну просить Господа, чтобы алкоголь убил заразу внутри меня.
- Сделаем допущение, что череп был чист, как ваши руки перед операцией.
- Что же это меняет? – я не понимал, чего хочет от меня Холмс. – Пить воду из человеческого черепа все равно ужасно.
- Но почему, Уотсон? Чем человеческая кость отличается от глины или фарфора? Или кости животного?
- По-моему, это очевидно.
- Все это у вас здесь, - Холмс поднял руку, словно хотел коснуться моего лба. Но рука не дотянулась и снова опустилась на подлокотник. – Все эти различия порождает ваша сознательная воля. Если вы от нее избавитесь – сможете пить воду из чего угодно. Вопрос лишь в том, сможете ли вы пить воду из черепа с тем же удовольствием, что и в первый раз. Когда не знали, что это череп.
- Вы этого тоже нахватались в этом вашем Бенаресе?
- Нет, это было уже в Тибете. Старая история, популярная в одной из буддийских сект.
- Ну, так я вам скажу, что к подобной мысли можно прийти и безо всяких подобных экспериментов с черепами и водой. Кажется, вчера вы цитировали нам Шекспира? Когда здоровались с полковником Мораном после того, как он вас чуть не задушил? Значит, вы должны помнить, что ответил Гамлет Розенкранцу, когда тот не согласился с утверждением принца, сравнившего Данию с тюрьмой, и при том наихудшей.
- И что он ответил? – спросил Холмс безо всякого интереса.
- Что, значит, для Розенкранца она не тюрьма. Потому что вещи сами по себе не бывают хорошими или дурными, а только в нашей оценке. Что, по-вашему, породило эти различия в оценке, как не их собственное сознание? Для него Дания была тюрьмой. Помните, как его отправляли в Англию, лечиться от сумасшествия? А могильщик еще сказал, что даже если он там не придет в себя, этого никто и не заметит. Там все такие же сумасшедшие…
Холмс, казалось, не слушал меня. Принц Датский, переживавший внутреннюю драму и мимоходом пришедший к выводу, показавшемуся таким значительным некоему китайскому послушнику несколько тысяч лет назад, его совершенно не интересовал.
За окном было по-прежнему темно. Газовые фонари, горевшие еле-еле, не могли полностью разогнать предутреннюю тьму, и по опыту я знал, что она не рассеется, пока по городу не разольется мутное желтоватое свечение, которое у лондонцев считается дневным светом.
- Что же вы замолчали? – невесело усмехнулся Холмс, еще плотнее закутываясь в халат. – Вас пугают такие разговоры?
- Честно говоря, после ваших рассказов, я даже боюсь спрашивать, чем вы занимались в Персии.
- Не бойтесь. Я там не был.
- Как же так? – слова Холмса ошеломили меня. – Ваш отчет Министерству…
- … был абсолютно точным. Все оказалось именно так, как я описал. Если вам интересно…
- Мне гораздо интереснее, как вам удалось его составить, если вы не побывали в Персии? Которую всю объездили, по вашим же словам.
- Мой дорогой друг! Для того, чтобы составить для себя ясную картину того, что происходит в Персии мое личное присутствие там было вовсе не обязательным. Мне совсем не хотелось ехать в страну, где даже ее правитель не может чувствовать себя в безопасности. У меня были другие планы. Если бы я не был обязан Майкрофту… Чтобы поучаствовать в Большой игре и внести свою лепту в эту негласную войну с русскими в Средней Азии, мне потребовалось чуть меньше месяца, который я провел в Асхабате и его окрестностях - знаете, это военное укрепление на территории туркмен у границ с Персией. Его основали русские казаки лет тринадцать назад. Я изображал ветеринара при нашем инспекторе военных коневодств. Потрясающий опыт. Никогда я не сталкивался ни с чем подобным, хоть у меня и были некоторые навыки по уходу за лошадьми. Если вы решите завести лошадь, Уотсон, я к вашим услугам – теперь я легко смогу отличить стоящую кобылу от всех прочих. Там были великолепные породы – ахалтекинцы – умные, гордые, такие хрупкие на вид и необычайно выносливые. Для туркмен они не просто безропотная скотина, это члены семьи, о которых они заботятся, словно о своих детях…
Холмс постепенно оживился во время этого рассказа. Его бледное лицо слегка порозовело, он, наконец, перестал кутаться в халат, словно никак не мог согреться. Мысленно поздравив себя, я приготовился слушать. Мой друг мог быть отличным рассказчиком, когда хотел этого. Его легкая манера повествования отличалась ненавязчивым юмором, хотя, может быть, ей недоставало некоторой иронии по отношению к самому себе. К собственной персоне Холмс всегда относился очень серьезно.
- Но инспектора, к сожалению, больше интересовали не экстерьер и статьи местных верховых лошадей, как вы вдруг могли подумать по названию его должности, - продолжал Холмс, усмехаясь, - а положение дел в так называемой Персидской казачьей дивизии, которая занимается охраной персидского шаха и его приближенных и в которой служат русские военные инструкторы. В нашем правительстве считают крайне желательным расформировать ее и заменить на что-нибудь более британское. А не французское или немецкое. Мне пришлось свести знакомство с несколькими «пандитами», которые под видом дервишей и знахарей путешествуют из Индии через Персию в русский Туркестан и собирают сведения для Британии. С одним из них я даже ненадолго попал в местную тюрьму, когда русские заставили туркменские власти провести чистку среди индусов, так как подозревали их всех без исключения в шпионаже в пользу Англии. И не безосновательно, скажу я вам. Он-то и рассказал мне о любопытных вещах, встречающихся на его родине. Они так заинтересовали меня, что заставили сделать все возможное, чтобы выбраться из Туркестана как можно скорей и отправиться в сторону Индии.
Инспектор, как и все знакомые нам инспекторы, не отличался особым умом, поэтому мне пришлось подробно ему растолковать, что, судя по количеству лошадей, закупаемых для казачьей дивизии при дворе шаха, дела в ней идут далеко не блестяще, а судя по тому, как поступают деньги за этих лошадей – русское правительство не уделяет должного внимания этому подразделению и, скорее всего, уже сильно задолжало своим офицерам. Так что я посоветовал сообщить начальству, что сейчас - самое время начинать действовать через лояльного нам военного министра Персии. И сосредоточиться не на Ближнем, а на Дальнем Востоке, где русские серьезно взялись за Китай и Японию.
Расставшись с инспектором, я двинулся на юг. Несколько дней на постоялом дворе на границе Афганистана и Персии в обществе очаровательной француженки, ожидающей своего супруга для дальнейшего путешествия ко двору шахиншаха - и вот, в Министерстве уже испытывают серьезные опасения по поводу стремлений персидского правителя открывать школы, где преподают на французском языке, и возможных планов пригласить нового военного инструктора все-таки из Франции.
И в качестве прощального подарка, когда я уже попал в Индию, еще несколько недель я провел вместе с одним из наших местных агентов, шатаясь по базарам Белуджистана, который граничит с Персией. Вы знаете, там полно персидских единоверцев, и в местных кофейнях многое можно услышать, если долго там просидеть. Тем более, они весьма располагают к этому своими коврами и кальянами. Я сообщил Майкрофту, что прогрессивные реформы Насреддин-шаха, или то, что он ими считает, не увенчаются успехом, пока ему не удастся обуздать религиозных фанатиков, настраивающих народ против него. И что у шаха есть веские основания опасаться за собственную жизнь... Вы что-то хотели спросить, Уотсон?
Я, действительно, хотел уточнить одну деталь, которая, надо признаться, меня удивила. Путешествия Холмса представились мне в совершенно новом свете, однако спросить я хотел вовсе не о политической ситуации на Ближнем востоке и не о роли Майкрофта Холмса во всем этом.
- Холмс, вы упомянули очаровательную француженку. Я не ослышался?
- Не ослышались. Скучающая женщина в чужой стране, лишенная общества мужа – лучший источник информации для мужчины, если он решит немного поухаживать за ней.
Это было еще удивительнее.
- Неужели вы ухаживали за ней? Никак не могу этого представить, как ни пытаюсь, - сказал я, может быть, с большей долей сарказма, чем следовало.
- Что же вас так удивляет? – раздраженно ответил Холмс. – Вы же знаете мои способности к перевоплощению. Тем более в этом случае мне не надо было становиться ниже ростом на целый фут, наклеивать эти жуткие бакенбарды и изображать старика-библиофила, на которого вы наткнулись у дома покойного Адэра. Мне нужно было изобразить всего лишь легкий интерес и восхищение.
- И вам это удалось?
- Судя по тому, как охотно она делилась со мной сведениями – вполне…
Оживление, с которым Холмс рассказывал о своих похождениях на границах с Персией, начало спадать. По его глазам я видел, что другие мысли, никак не связанные с положением дел в далекой стране, где правят Каджары, завладевают им. Мой друг опустил голову и тихо произнес:
- Знаете, я был готов на что угодно, лишь бы покончить с обязанностями верноподданного англичанина и обрести свободу относительно своих планов. Даже если для этого мне пришлось стать человеком, которого на родине все считают мертвым. Хотя, может быть, и не испытывают особой скорби по этому поводу…
Последние слова Холмса прозвучали для меня неожиданно. Я перевел взгляд на пламя в камине, которое вдруг ярко вспыхнуло, выкинув на пол раскаленный уголек. Я вернул его на место, подцепив совком, и спокойно спросил:
- Вы действительно так думаете, Холмс?
Он не ответил, сжавшись в своем кресле.
- Хотите, я тоже поделюсь с вами впечатлениями? От той поездки в Швейцарию?
- Не стоит, мой друг… Ведь я видел … - Холмс смотрел на меня такими жалкими глазами, что чувство обиды немедленно уступило место желанию сказать что-нибудь ободряющее, или хоть что-нибудь, способное прекратить этот разговор. Как я и хотел, он сменил направление, но оно оказалось еще менее предпочтительным, потому что причиняло боль. И кому из нас было больнее – этого я не знал.
- Ваша идея с эти бюстом была просто гениальной, - сказал я первое, что пришло в голову. Наверное, потому что Холмс снова уставился на свою копию на столе перед собой. – Но, может быть, мы уберем из гостиной эту великолепную приманку, которая обманула самого опасного после профессора Мориарти человека в Англии? Вы не находите, что это довольно мрачное украшение?
И я встал, намереваясь переставить бюст как можно дальше от Холмса.
- Нет-нет! – тут же встрепенулся он. – Оставьте это здесь. Я собираюсь сохранить его.
- Как напоминание о блестяще раскрытом деле?
- Нет, мой друг. Как напоминание о моих беседах с Далай-ламой. Тех, которые не касались раздела сфер влияния с русскими на Памире.
- Каким же образом он будет вам об этом напоминать? Подождите… Я, кажется, понимаю, как вы смогли обмануть Морана. В своих мистических видениях Далай-лама узрел его с ружьем в руках, целившимся в вашу восковую персону за окном нашей квартиры из того пустого дома, и рассказал об этом вам. Я прав?
- Нет, Уотсон, - Холмс даже не улыбнулся. - Эта восковая персона будет воплощать для меня одну идею, с которой меня познакомили в Тибете.
- Какую же? – спросил я, не ожидая ничего хорошего.
- О непостоянстве всего сущего. По-моему, это очень выразительное воплощение… - и он снова коснулся пальцем отметины от пули на восковом лбу.
Мне оставалось только тяжело вздохнуть при этом возвращении в исходную точку. Расспрашивать Холмса о его визите к хартумскому калифу я не решился.
2.
Мой товарищ, тоже военный врач, но служивший в Индии, на которого я сослался в ночном разговоре с Холмсом, встретил меня перед домом, откуда я должен был съехать на следующий день, чтобы вернуться на Бейкер-стрит.
- Уотсон! Как я рад, что мы не разминулись! – радостно воскликнул он, на ходу протягивая руку. – Послушайте, я должен вам передать, что Сэрстон ждет вас в клубе сегодня вечером, чтобы сразиться с вами в бильярд и рассказать о чем-то, что может вас заинтересовать.
- О чем же?
- Не знаю, но предполагаю, что это какие-то бумаги, в которые он вложил деньги и теперь пытается всех убедить сделать то же самое. Вы придете? Я тоже там буду.
- Боюсь, что нет. Я занят сегодня вечером.
- Жаль, жаль… Ну что ж…
- Погодите! Может быть, зайдете ко мне, если не торопитесь? Выпьем чаю или чего-нибудь покрепче. Стаканчик виски в такую погоду не повредит.
- С удовольствием! – и мы вошли в дом.
Мой товарищ был хорошо образованным человеком, интересующимся многими вещами, не имевшими прямого отношения к медицине. В Индии он делал заметки, описывающие нравы и быт местных жителей, и даже попытался опубликовать их в Англии. Однако его затея не встретила энтузиазма среди издателей, так как книжный рынок был уже достаточно наводнен литературой подобного рода, да и мысли, высказывавшиеся в этих заметках по поводу политики британских властей в отношении местного населения, были достаточно крамольными.
Мы смаковали уже по второму стаканчику, припоминая истории, связанные со службой вдали от родины. И хотя рассказаны они были уже не один раз, это нам не надоедало. По крайней мере, для меня они всегда были пусть и тяжелыми, но воспоминаниями о молодости и времени, когда жизнь, несмотря на окружающую тебя опасность, кажется такой насыщенной, благодаря разнообразию ощущений, которые заставляет тебя испытывать каждый день. Я помнил, как после напряженной работы в военном госпитале среди крови, боли и стонов, выходил ненадолго проветриться и, глядя усталыми глазами на злое кроваво-красное солнце, повиснувшее над горами, вдруг слышал песню на чужом языке, которую во дворе соседнего дома начинала петь женщина за работой, прерываясь, чтобы прикрикнуть на расшалившихся детей.
Мой друг перешел к истории, связанной с убийством одного важного индийского чиновника, для освидетельствования тела которого он был приглашен. Я знал эту историю довольно хорошо и поэтому слушал, может быть, не слишком внимательно, отвлекаясь на собственные мысли, пока в рассказе вдруг не промелькнуло знакомое название.
- Вы были в Бенаресе? – не слишком вежливо перебил я своего товарища, и тот уставился на меня.
- Конечно, Уотсон. Я должен был туда сопровождать тело этого несчастного. К месту погребального обряда. Меня даже пригласили на церемонию, но я, как смог, вежливо отказался. Вы знаете, что…
- А вы слышали что-нибудь об агори? – я снова перебил его, не желая во второй раз выслушивать подробности погребальных обрядов на берегу Ганга.
Мой товарищ поморщился.
- Боже мой, Уотсон! Ну почему из всех тем, связанных с Индией, вы выбираете самую неприятную? Хотите, я расскажу вам о культе богини Кали? Это тоже достаточно неприятно, но, по крайней мере …
- Расскажите об агори, - попросил я. – Мне это действительно нужно.
Он посмотрел на меня с любопытством, но не стал спрашивать, зачем мне понадобились такие сведения.
- Вы знаете, все это довольно запутано. Как и все в Индии. Эта их религия, эти духовные практики святых отшельников, направленные на достижение какого-то невнятного состояния, когда, якобы, исчезают различия между жизнью и смертью, все замирает и ни одна вещь не отличается от другой… Полное единение с миром. Грубо говоря, цель у всех одна. Агори – это святые наоборот. Они тоже ищут единения с миром, но делают это такими ужасными способами, что мне даже не хочется об этом говорить.
- Что же такого ужасного они делают? Убивают и пожирают людей?
- Не совсем. Но весь их образ жизни так или иначе связан со смертью. Они вымазаны пеплом из погребальных костров. Носят саваны, снятые с умерших, и украшения из человеческих костей. И это – самое безобидное из того, что они делают. Убивать им никого не надо. Поверьте, трупов в Индии, а тем более в Бенаресе, хватает. А вот насчет пожирать…
Моему другу сначала, действительно, было неприятно говорить об этом. Но затем наблюдательный бытописатель взял в нем верх, и он, увлекшись, поведал мне несколько жутких историй об этих странных отшельниках, вылавливающих трупы из реки и проводящих над ними омерзительные ритуалы, якобы, помогающие обрести власть над духом умершего.
- Агори почитаются наравне с другими святыми. А где-то даже больше. Некоторые представители высших каст считают честью для себя прислуживать на каком-нибудь их обряде.
- Неужели в этом есть какой-то смысл? Не вижу, каким образом тут можно достичь не то что единения с миром, а хотя бы душевного равновесия.
Мой товарищ пожал плечами.
- Я же говорил вам, все это довольно запутано. Если под душевным равновесием вы подразумеваете некое ощущение внутреннего удовлетворения, когда ваши денежные дела в порядке, практика процветает, а все близкие живы и здоровы, то на обретение подобного состояния совершенно не стоит рассчитывать при следовании любым индийским практикам. Думаю, агори, так настойчиво окружая себя смертью, превращают ее в свою жизнь, заставляя тем самым исчезнуть различия между этими явлениями. Но это только мое мнение. Некоторые считают, что агори вообще не существует. Что все это – страшные сказки…
Но я знал, что это не так.
На вопросы о том, что подразумевается под той или иной идеей в восточной философии, именуемой буддизмом, мой друг смог ответить немногое. Это учение не пользовалось сейчас особой популярностью в Индии, хотя эта страна и была, по его словам, родиной некоего Сиддхартхи Гаутамы, прозванного впоследствии Буддой за то, что, подвергая себя и свою психику различным испытаниям, он вдруг пережил озарение и донес до окружающих оригинальную мысль о том, что весь мир – всего лишь изменчивая иллюзия. Однако это учение распространилось далеко за пределы Индии, и во многих странах к нему относились очень серьезно. И я не понимал, почему. Это учение с его беспредельным фатализмом заставляло человека опустить руки при малейшей попытке изменить хоть что-нибудь в своей судьбе, и в качестве сомнительного утешения предлагало погрузиться в то самое невразумительное состояние единения со Вселенной, которого искали и агори.
Все это показалось мне довольно странным. Я не видел причины, по которой из-за того, что некий индийский принц разочаровался в жизни, встретив в один день старика, больного и похоронную процессию, то же самое должны сделать вслед за ним и остальные. Не спорю, для одного дня впечатлений, возможно, было чересчур, если принять во внимание изнеженный характер этого юноши, но ничего особенного я в них не находил. Интересно, что бы с ним стало, поработай он пару месяцев в военном госпитале. И как он мог не знать о смерти, если сам был из касты воинов и, наверняка, практиковался в боевых искусствах? Неужели он не догадывался, для чего они могут ему понадобиться? Во всем этом я увидел только подтверждение тому, что и так давно знал – как неразумно поступают некоторые родители, слишком усердно ограждая свое чадо от неприятных переживаний и трудностей жизни.
Но должен признать, что некоторые истории и притчи, сочиненные буддийскими философами и процитированные мои другом, показались мне интересными и даже не лишенными чувства юмора. Особенно те, которые родились за пределами Индии - на Дальнем Востоке, в стране, лежащей на четырех островах и открывшей себя для общения с миром сравнительно недавно. Хотя мы несколько разошлись во мнении о том, насколько полезна практика учителей бить своих учеников бамбуковой палкой по голове на пути к просветлению.
Проводив своего товарища, я задумался. Меня очень тревожила мысль, что Холмс остался один в квартире на Бейкер-стрит, и что, возможно, в эту самую минуту он сидит в кресле, уставившись на проклятый бюст, размышляет об отшельниках, настойчиво окружающих себя смертью, и пытается найти смысл в восточном учении, обессиливающим человека своим пессимизмом. Невозможно передать, как мне это не нравилось. Я должен был отвлечь моего друга от мрачных впечатлений, которых он набрался в Бенаресе, и от странных идей, внушенных ему в Тибете. Мой взгляд скользил по комнате, и вдруг мне показалось, что я нашел способ.

3.
Расстроенное лицо нашей домовладелицы, которая вышла мне навстречу, лучше всяких слов убедило меня, что мои тревожные предчувствия начинают сбываться.
- Что случилось, миссис Хадсон? – осведомился я, после того, как поприветствовал ее.
- Ах, мистер Уотсон! – и она принялась нервно ломать пальцы. – Этот бюст в гостиной…
- Что же с ним случилось?
- В том-то и дело, что абсолютно ничего. Он стоит там весь день, и я была бы счастлива, если бы с ним случилось что-нибудь такое, после чего он исчез из этого дома.
- Ну что вы, миссис Хадсон, - укоризненно сказал я. – Вы же сами говорили, что это очень красивый бюст и были недовольны, когда его продырявила пуля.
- Да, но мистер Холмс!...
- Да? – я остановился.
- Он поставил его на самое видное место гостиной и запретил уносить. Я не могу зайти в комнату – такое удручающее впечатление на меня производит эта голова с дырой во лбу, которая стоит на столе. И это первое, что я вижу, когда открываю дверь. Она смотрит на меня, как живая.
- А вы говорили мистеру Холмсу об этом?
- Конечно.
- И что же он ответил?
- Он пригрозил, что выведет пулями силуэт этого бюста на стене, если я его уберу. А мы только что сделали ремонт! Я набралась смелости указать ему, что вы тоже будете недовольны тем, что эта вещь находится в гостиной. И знаете, что он сказал мне в ответ?
- Что же?
- Что вы не можете быть недовольны, потому что вы и этот бюст – подумать только! – воплощаете одну и ту же идею, и поэтому вы должны испытывать к нему дружескую симпатию.
- Какую идею? – мрачно спросил я.
- Он сказал, вы знаете.
- Да... О непостоянстве всего земного… - пробормотал я, чувствуя, как растет во мне тревога. Я и этот бюст?..
- О непостоянстве?! – миссис Хадсон возмущенно всплеснула руками. – О каком непостоянстве он может говорить, если я даже табак положила в его персидскую туфлю, когда он вернулся! Хотя вы знаете мое отношение к этому…
- Он имел в виду более … масштабные явления, миссис Хадсон, - успокаивающе сказал я. – Даже не сомневайтесь, он очень высоко оценил вашу заботу.
Чуть смягчившись, миссис Хадсон покачала головой.
- Это все его заграничные путешествия. Слыханное ли дело – отправляться в Тибет, где никто и представления не имеет, как правильно заваривать чай!
- Как раз в Тибете об этом у местных жителей есть кое-какие представления, - слегка улыбнулся я, несмотря на все сильнее овладевавшее мною беспокойство. – Как ни странно, но они освоили это искусство гораздо раньше нас.
- Все равно, - упрямо ответила миссис Хадсон. – Знаете, что говорила моя тетушка, когда при ней начинали подобные разговоры о путешественниках и прочих бродягах, которые самонадеянно колесят по свету?
- Что же?
- «Не будем колесить». Она терпеть не могла подобных субъектов, ни разу не покидала пределов Англии, дожила до девяноста лет и умерла в собственной постели. И хотя я считаю, она начала немного впадать в крайности в свои последние годы, в ее словах есть разумное зерно.
Зная, что у миссис Хадсон многочисленная родня, я как мог вежливо прекратил этот разговор, опасаясь, что воспоминание о тетушке повлечет за собой поток подобных историй, а мне совершенно не хотелось их выслушивать. Мысленно я уже был в гостиной, где мой друг, испытывавший какое-то болезненную тягу к созерцанию развороченного лба своего воскового бюста, намеревался, похоже, погрузиться в одно из своих самых опасных состояний. Мне пришло в голову, что этот новый Холмс, так неожиданно явившийся мне, на самом деле остался тем же человеком, каким он был до нашей разлуки – с теми же особенностями и привычками. Новым он был только для меня.
В гостиной было тихо. Холмс по-прежнему сидел в кресле, ранее считавшимся моим, как будто и не вставал с него со времени нашего ночного разговора. Он рассеянно покачивал ногой, перебирая какие-то записи из своей картотеки, и вежливо улыбнулся, когда я вошел в комнату, но глаз не поднял.
- Ну что же, Уотсон, вижу, вы все-таки решили провести этот вечер со мной. Сэрстон будет разочарован, - сказал он, совсем как в прежние времена.
- Откуда вы знаете про Сэрстона? – удивился я, присаживаясь во второе кресло и избегая смотреть на бюст, действительно, с высокомерным видом глядевший, как живой, со своей высокой подставки на столе. – Не вижу ни малейшей зацепки, которая позволила бы вам узнать, что он приглашал меня сегодня вечером в клуб.
- Правильно. Я просто подслушал то, что сказал внизу миссис Хадсон посыльный.
- Она ничего мне не сообщила.
- Вот как? О чем же вы тогда так долго беседовали с ней?
- А вы не подслушали?
- Только краем уха. Что-то о заваривании чая в Тибете. Ужасная гадость, Уотсон. Они добавляют туда масло и соль. С непривычки вкус кажется просто отвратительным, хотя могу сказать по опыту, этот напиток хорошо восстанавливает силы.
Мне показалось, что пришло время использовать тот способ, который я придумал сегодня в своей старой квартире, чтобы поднять Холмсу настроение.
- Послушайте, дорогой друг, - начал я, - не кажется ли вам, что в своих дальних странствиях вы немного растеряли свои дедуктивные способности? Подслушиваете посыльных, интересуетесь не запутанными преступлениями, требующих остроты ума, а буддийскими монахами и жуткими отшельниками, пожирающими трупы? Боюсь, как бы дело Адэра не истощило ваши последние силы.
Холмс остро взглянул на меня. Потом перевел взгляд на тот предмет, который я принес с собой и держал сейчас в руках.
- Так вот для чего вам понадобился этот потрепанный фолиант… - пробормотал он.
- Ну, и что же вы хотите от меня? – спросил он делано равнодушным тоном. – Чтобы я продемонстрировал свои способности по первому щелчку пальцев, как дрессированная собака?
Я немного растерялся. То, что я задумал, должно было выглядеть как дружеская шутка, а не насмешка. Но отступать было поздно, и я протянул ему книгу.
Холмс взял в руки видавший виды том, название которого наполовину скрывало пятно от пролитого кофе, провел пальцем по узкому продолговатому отверстию не совсем по центру передней обложки и шедшему еще сквозь несколько страниц, раскрыл на середине и недоуменно нахмурился, прочитав несколько фраз.
- Где вы это взяли?
- Будем считать, что это улика с места преступления. Что вы можете сказать о ее владельце?
Холмс отложил книгу и скрестил руки на груди.
- Я склонен сейчас к пустому времяпрепровождению, которое не приносит никакой практической пользы.
- По-вашему, в созерцании бюста с простреленной головой много практической пользы?
- Много. Потому что это не дает мне забыться и снова попасть в плен пустых иллюзий.
- А по-моему, вы уже настолько забылись за этим занятием, что оно может окончиться тем, что я никак не могу вам позволить.
Лицо Холмса передернулось, и он сказал:
- Не говорите так, Уотсон.
- Как?
- Так, как будто вам … Ладно, давайте это сюда, - и он протянул руку, хотя книга лежала вполне в пределах ее досягаемости.
- И о котором из двух владельцев вы хотите узнать? – усмехнувшись, спросил он, спустя некоторое время, заставив меня почувствовать прилив такого знакомого ощущения. Этого смешанного чувства удивления, азарта и некоторой досады на собственную непонятливость я был лишен долгие годы, но оно тут же проснулось, стоило Холмсу начать свою игру.
Холмс снова усмехнулся, правильно оценив мое вопросительное молчание, которое на сей раз заменило восторженное восклицание. Он взялся за книгу, теперь уже внимательно перелистывая ее и проводя пальцем по страницам, останавливаясь на некоторых, вчитываясь в слова. Один раз он поднес раскрытую книгу к лицу очень близко и глубоко вдохнул. Потом достал из кармана халата лупу и внимательно осмотрел некоторые рисунки. Закрыв том, он опустил его на колени и сказал:
- Итак. Бережно разрезанные листы – все, до последнего – и несколько, подклеенных так аккуратно, что это почти незаметно – все это от первого владельца. Он был небогат, раз приобретал довольно дешевые экземпляры, напечатанные на газетной бумаге, и стремился сохранить книгу в хорошем состоянии, чтобы не покупать новую.
Наш первый владелец читал эту книгу не единожды и каждый раз увлеченно, о чем говорят эти небольшие бороздки на страницах – знаете, люди так делают – чуть отгибают к себе краешек страницы, ставят уголком на следующую, и надавливают пальцем, чтобы бумага распрямилась. Этот человек любил свою книгу и не стал бы специально оставлять на ней такие следы. Он делал это машинально, не отдавая себе отчета, так как был увлечен чтением. Так сильно, что даже иногда не замечал, как с его сигары осыпается пепел.
У него были избранные места, которые он ценил особенно высокого - обратите внимание, как легко книга раскрывается на некоторых страницах… Так, что тут у нас? «Он скользил по льду, делая судорожные усилия улыбнуться, но каждая черта его лица выражала страдания…» Довольно выразительная иллюстрация - Это Физ, конечно - полный пожилой джентльмен на коньках... Здесь что? Сцена ухаживания … Тоже довольно комическая, судя по иллюстрации. А вот это – просто абсурдно – какая-то «Ода издыхающей лягушке». Н-да. Ну что ж, зато здесь явно прослеживается склонность этого человека выделять юмористические сцены и перечитывать их, явно получая удовольствие.
Но не только юмористические. Вот здесь книга тоже раскрывается без труда. Но история довольно мрачная, даже судя по названию - «Рукопись сумасшедшего». Кто любит подобные истории? Люди, которые не прочь пощекотать себе нервы, с живым воображением, которое дорисовывает события и усиливает эффект прочитанного.
В этой книге только в двух главах есть подчеркивания и даже восклицательные знаки. Вот эта, в которой, судя по ее названию, автор выводит новых героев – каких-то молодых медиков. Боже, ну и диалоги! «Ничто так не возбуждает аппетита, как препарирование трупов…» «Мы в складчину берем труп… не можем найти никого, кто взял бы голову…» Они еще и едят при этом. Такое может показаться забавным как раз кому-нибудь из ваших коллег-хирургов, Уотсон. И еще одна глава – описание вечеринки тех же студентов-медиков с подобными же разговорами о казусах при операциях. Вывод – этот человек связан с медициной и хирургией.
А вот еще одна иллюстрация – сцена какой-то дуэли. Смотрите – дуэльные пистолеты изображены довольно натурально. Но если присмотреться – становится ясно - кто-то нашел, что это не совсем так, в чем был совершенно прав, и счел необходимым добавить от себя некоторые уточняющие детали к рисунку. Очень аккуратно, карандашом и так, что почти незаметно. Но тем не менее. Кто еще мог бы это сделать, если не человек, который разбирается в оружии и не смог вынести его неверного изображения?
Итак, каков же он - первый владелец? Небогатый человек с чувством юмора, живым воображением, имеющий отношение к медицине, курит сигары, разбирается в оружии.
Но это еще не все.
Он любит литературу и считает ее хорошим средством от хандры, вызванной житейскими неурядицами. Книга не имеет четкого и динамичного сюжета. Скорее, это бытовые зарисовки, описания домашних увеселений, охоты, обедов, наблюдения за различными событиями жизни. Отличный способ для некоторых отвлечься от мрачных мыслей и забыть на время о неприятностях. Вот смотрите, что я нашел, - и Холмс протянул мне небольшой кусочек бумаги. – Видите? На такой бумаге обычно пишут траурные послания – приглашения на похороны. В его окружении кто-то умер, и он писал их сам, хотя обычно такую роль выполняют женщины…
Холмс замолчал. Потом взял книгу в руки, посмотрел на свет сквозь отверстие на обложке. Резко захлопнул ее и бросил на стол. Я был словно загипнотизирован таким подробным отчетом о первом владельце и теперь словно очнулся.
- Это замечательно, Холмс, - осторожно сказал я. – А что вы думаете о…? – и осекся под взглядом моего друга.
Он снова схватил книгу.
- Теперь о втором владельце, - произнес он сквозь зубы. – На обложке пятно от пролитого кофе. И его проливали неоднократно. Следы подпалин, как будто на нее попало что-то горячее. Царапины. Первый владелец ни за что не стал бы обходиться с этой вещью подобным образом и не оставил бы случайно пролитый кофе на ней. Значит, у нее появился новый обладатель. Он не читал эту книгу. Если ее открыть, вы не найдете никаких следов от кофе, листы сохранились гораздо лучше, чем обложка. Эта книга лежала в таком месте, куда обычно ставят предметы, которыми пользуются постоянно – чашки, трубки – и, судя по следам копоти на обложке, этим местом была каминная полка. Не лучшее место для вещи, с которой связаны приятные воспоминания. Почему он ее туда положил и обращался так пренебрежительно?
Дело не в том, что он не питает любви к литературе подобного рода. На месте этой книги могла быть любая другая. Он просто не замечал ее.
Самое интересное – как эта книга попала к нему? Что заставило первого владельца расстаться с ней ради человека, которому было настолько все равно, есть она у него или нет, что он ножом приколол к ней свою корреспонденцию?
- Вы не находите, Уотсон, что этот второй владелец – довольно неприятный субъект? Не склонный к аккуратности, со странными привычками и полным пренебрежением к чувствам других людей. Немногие согласятся мириться с подобным обществом, – Холмс смотрел мне прямо в глаза с таким выражением, как будто говорил совсем не то, что я действительно слышал.
- Неудивительно, что этот человек одинок. И ему не стоит сетовать на то, что единственный друг, который у него был, выбрал общество другого человека. И он не должен питать пустых иллюзий по поводу того, что все могло быть иначе.
Холмс протянул мне книгу, которую я взял, словно во сне, резко откинулся на спинку кресла и отвернулся.
Я сидел, как громом пораженный. Я был уверен, что он не вспомнит.
4.
Это были «Посмертные записки Пиквикского клуба» - книга, которая, несмотря на зловещее слово в своем названии, никакого отношения к смерти не имела, а, наоборот, прославляла жизнь с таким юмором и теплотой, что я мог читать ее даже в самые тяжелые периоды моей жизни. Я брал ее с собой в Девоншир, куда отправился первым по поручению Холмса разгадывать тайну зловещего предания рода Баскервилей. То есть, это я так думал, что отправился первым. Она была хорошим средством от уныния, овладевавшего мной посреди безлюдных болот и дольменов, пока не выяснилось, что болота были далеко не безлюдными, и события не посыпались на обитателей Баскервиль-холла с такой скоростью, что унывать стало некогда. Я почему-то представлял Холмса рядом с собой, задумчиво курящим трубку и выслушивающим избранные отрывки в моем исполнении. Мне казалось, его не оставили бы равнодушным диалоги «Сэмивела Веллера» со своим отцом и те истории, которые он рассказывал простодушному мистеру Пиквику. Или стихотворение про лягушку, сочиненное миссис Лио Хантер и заставившее меня рассмеяться до слез, когда я прочел его в первый раз.
Вероятно, тоска и гнетущее чувство беды, преследовавшее меня в этом унылом краю, побуждали с удвоенной силой вспоминать самое хорошее, что было в моей жизни, и, возможно, в слегка преувеличенном виде. Потому что, когда я, наконец, обнаружил и чуть не пристрелил по ошибке Холмса в каменной пещере посреди Гримпенской трясины, меня с удвоенной силой пронизало холодом от того, с каким небрежным равнодушием он распорядился моей персоной, заставив поверить, что сам находится в Лондоне, и писать подробные отчеты, над которыми я добросовестно трудился. Хоть он и уверял, что все было задумано в интересах дела, и мои отчеты сослужили ему бесценную службу.
После того, как было покончено с древним проклятием, оказавшимся, как и все проклятия, следствием слишком сильной игры воображения, мы отправились в Лондон, и в поезде я предложил эту книгу Холмсу, жаловавшемуся на скуку. Она не увлекла его, хотя он и перелистал с некоторым интересом несколько страниц, которые открыл случайно, и которые описывали сцену допроса мистера Пиквика и его друзей по делу миссис Бардл в суде. Однако ко мне книга так и не вернулась. Она осталась у Холмса, и он, бросив ее в нашей гостиной на каминную полку, больше ее не замечал, хотя постоянно использовал в качестве подставки для чашек с чаем или кофе и для своей трубки. Я об этом узнал только тогда, когда он однажды, находясь в слегка возбужденном состоянии, со всего размаху воткнул в нее нож, чтобы прикрепить несколько важных писем, после чего я купил себе новый экземпляр.
Когда я решил жениться и переехать на новую квартиру, я все-таки забрал свою старую книгу с собой. Это вышло случайно. Я в последний раз осматривал гостиную, проверяя, не оставил ли я в ней чего-нибудь важного, когда заметил знакомый корешок под грудой бумаг на каминной полке.
После того, как я потерял Холмса, я убрал ее подальше, потому что мне было невыносимо смотреть на предмет, заставлявший прямо-таки наяву видеть моего друга - со всеми его странными привычками и презрением к порядку в быту. Однако после смерти жены я нашел эту книгу, когда однажды вечером в подавленном настроении решил разобрать бумаги. Я просидел некоторое время, разглядывая обложку, а потом открыл наугад. Потрепанный том легко раскрылся на той самой «Оде издыхающей лягушке».
Я не помню, какие мысли посещали меня в тот вечер. Это были просто обрывки размышлений, образы, наплывавшие из прошлого, и я чувствовал себя словно странник в горах, потерявший по дороге всех своих спутников, так и не добравшийся до вершины, на которую он упорно взбирался, сам не зная зачем, и теперь, сидя на одном из горных уступов, молча созерцающий открывшийся перед ним простор, полный холодных туманов и призрачных огней. И ветер, леденивший душу и тело, шептал: «Все могло быть иначе…». Я открывал эту книгу каждый вечер в течение многих месяцев.
- Ну что же вы, Уотсон? – после напряженного молчания сказал Холмс, выпрямляясь в кресле, словно убедив себя в том, что тяжесть, давившая на его плечи – всего лишь пустая иллюзия. – Разве это не блестящий пример дедукции? Обратите внимание, я вовсе не растерял свои способности, как вы опасались. Нет, мой друг. Я усовершенствовал их и теперь могу не только выдать логическое умозаключение, но и объяснить, зачем меня просят это сделать.
- О чем вы говорите? – пробормотал я, чувствуя, что все пошло совсем не так, как я ожидал, а теперь беседа идет и вовсе в неизвестном направлении.
- Ну как же. Я прекрасно понял, что вы хотели мне сказать этой вашей попыткой проверить мои таланты.
Холмс встал и подошел к окну. Глядя на оживленную улицу, он уже спокойнее произнес:
- Я должен попросить у вас прощения, Уотсон. Я был слишком самонадеян, когда так внезапно снова ворвался в вашу жизнь в полной уверенности, что вы примете меня безо всяких условий и объяснений, словно мы, пожав друг другу руки, расстались в каком-нибудь клубе. А то, что все эти годы ни один из нас не подавал о себе вестей другому – это просто следствие занятости или некоторой забывчивости. Я просто хочу, чтобы вы знали - я действительно несколько раз пытался написать вам. Но Майкрофт счел это нежелательным, и после того, как агенты перехватили два первых письма, довел это до моего сведения. Я не могу вам доказать этого, потому что этих писем у меня нет. Я просто хочу, чтобы вы… знали…
Я вовремя вскочил, чтобы не дать Холмсу оступиться и упасть прямо под стол, с которого равнодушно глядела простреленная голова. Усадив его в мое кресло, в котором, насколько я понял, он чувствовал себя лучше, я положил на лоб руку и, ощутив ледяной холод, провел ею по побледневшей щеке. Я начал лихорадочно озираться в поисках чего-нибудь подкрепляющего. Фляги с бренди у меня с собой не было, и я бросился, было, к двери, но остановился, почувствовав, как холодные тонкие пальцы сомкнулись на моем запястье.
- Не надо, - прошелестел Холмс. – Не зовите ее.
- Хорошо, - торопливо ответил я. - Как вы себя чувствуете?
- Как человек, который не в силах выносить ничье общество, кроме вашего, Уотсон.
- В таком случае можете не переживать. Думаю, миссис Хадсон и сама не пожелает прийти, даже если я ее позову, - я осторожно присел на подлокотник рядом с Холмсом, так как он не собирался отпускать мою руку. - Вы не представляете, как пугает ее эта ваша восковая голова на столе.
- Представляю. И не собираюсь расстраиваться по этому поводу, - он говорил все это, не открывая глаз, и мне трудно передать то щемящее чувство, с которым я смотрел на его худое обветренное лицо, уже потерявшее загар дальних странствий. Я видел на нем другой след, который они оставили - не такой заметный, но гораздо более печальный.
- Если вы отпустите мою руку, я открою окно, - предложил я, полагая, что относительно свежий воздух может пойти на пользу моему другу.
- Сидите, Уотсон, - и Холмс еще сильнее вцепился в мое запястье. – Ведь я не знаю, как долго вы останетесь здесь перед тем, как снова предпочтете чье-либо общество моему. Считайте это минутной слабостью, но я хочу, чтобы вы оставались в таком положении еще немного.
Он так и не открыл глаза, и мы сидели рядом в тишине, размышляя каждый о своем.
Вся эта затея с книгой казалась теперь мне глупой и бессмысленной. Я совершенно не предполагал, что выводы, которые сделает Холмс из моей попытки поднять ему настроение, окажутся такими неожиданными. Но я не собирался просить у него прощения. Мне многое стало понятным, после тех слов, которыми он завершил описание второго владельца.
- Холмс, а вы знаете это буддийское изречение? – наконец, спросил я. - Не помню, кому оно принадлежит, но начинается так: «Встретишь Будду – убей Будду. Встретишь патриарха – убей патриарха…» И так далее - там еще длинный перечень тех, кого надо убить, вплоть до отца и матери, чтобы они, наверное, не мешали предаваться постижению идеи о непостоянстве всего сущего.
- И самому стать Буддой, - ответил Холмс, открывая глаза. – Вот как, Уотсон? Вы, стало быть, тоже интересуетесь восточной философией?
- Не так глубоко, как вы, Холмс, - сказал я. – Но достаточно, чтобы понять, почему вы выбрали меня воплощением этой так полюбившейся вам идеи наравне с вашей восковой копией.
Почувствовав, как Холмс разжимает пальцы на моем запястье, я обхватил их своими и заставил вернуться на место.
- Моя жена мертва, и мы не будем говорить о ней. Тот выбор, который я в свое время сделал – это было мое решение, и насколько оно было правильным, сейчас рассуждать не имеет смысла. Ее потеря далась мне нелегко. Но я хочу вам сказать, пусть даже покажусь бездушным человеком, что эту свою настоящую потерю я пережил легче, чем ту, которая, как выяснилось позавчера, была мнимой. Не потому, что совсем не любил свою жену. А потому что тот запас душевных сил, который отведен всякому на переживание горя и скорби, был уже исчерпан к тому времени. Холмс, не сжимайте руку так сильно, это, действительно, больно.
- Простите, - с трудом произнес Холмс. – Простите меня…
- Конечно. Вот так лучше. Все, действительно, могло быть иначе, эта мысль приходила в голову не только вам. Но, в отличие от вас, я умею делать выводы из опыта прошлых лет. И меня не пугает до отчаяния непостоянство окружающего мира. Потому что я знаю – есть вещи, которые, несмотря ни на что, остаются неизменными, хотя, может быть, требуется некоторое время, чтобы отличить их от заблуждений и цена, которую платишь за это, кажется непомерно высокой. Но все заблуждения рано или поздно рассеиваются, в полном соответствии с вашей идеей. Какой смысл был во всех путешествиях, встречах и беседах, если вы так и не поняли этого? Остается только то, что истинно. Пусть даже восточная философия считает эту истину таким же заблуждением.
Холмс ничего не ответил. Он снова закрыл глаза, и если бы не пальцы, крепко сжимавшие мою руку, я подумал бы самое худшее – таким бесстрастным было его бледное лицо.
- Все это у вас здесь, - Холмс вздрогнул и изумленно взглянул на меня, когда я постучал пальцем по его лбу. – Все эти мысли рождены вашими страхами, тревогами и неуверенностью. И вы в отчаянии уцепились за эту идею, которая, как вам кажется, примирит вас с вашим разочарованием и поможет избежать его впредь. Я не прошу вас избавиться от этих мыслей. Я прошу о другом. Попробуйте для разнообразия поверить тому, что у вас не здесь, а здесь, - и моя рука коснулась его груди. – Вопрос лишь в том, сможете ли вы понять, зачем я вам все это говорю. Но раз уж вы так усовершенствовали свои дедуктивные способности, вы должны это сделать.
Мы с Холмсом пристально глядели друг другу в глаза, и он, кажется, собирался что-то ответить мне. Но в эту минуту на лестнице раздались торопливые шаги, и запыхавшийся голос миссис Хадсон произнес за дверью:
- Мистер Уотсон! Я так виновата перед вами, но, право, вы должны меня простить…
- Снова извинения. Поистине, Уотсон, сегодня не только я чувствую себя виноватым перед вами, - пробормотал Холмс.
Он мягко разжал руку, встал и подошел к двери.
- Входите, миссис Хадсон, - приветливо сказал он, открывая ее.
Наша домовладелица осторожно заглянула внутрь и тут же отвернулась, махнув рукой в сторону восковой головы на столе.
- Нет-нет. Я скажу отсюда. Мистер Уотсон, сегодня приходил посыльный от мистера Сэрстона…
- Не беспокойтесь, дорогая миссис Хадсон. Я знаю, что хотел передать мистер Сэрстон, и даже успел передать ему свой ответ, - весело ответил я. – Входите же.
- Не могу, - шепнула она.
- Если вас все еще пугает эта безобидная поделка, можете больше не опасаться ее, - сказал Холмс, подходя к бюсту и кладя руку ему на голову. – Она мне больше не нужна. Я решил, что это – действительно, не совсем подходящее украшение для нашей гостиной.
- Я могу ее унести? – обрадованно осведомилась миссис Хадсон и, получив в ответ утвердительный кивок, торопливо прошла в комнату и с некоторым опасением взяла бюст в руки.
- Это просто замечательно, должна я вам признаться, мистер Холмс. У меня просто камень с души упал. Я знала, что мистер Уотсон убедит вас избавиться от этой … вещи.
- Вы совершенно правы, миссис Хадсон, - серьезно ответил Холмс, занимая уже свое кресло у камина. – Он целиком и полностью убедил меня в этом.

Конец
Примечания:
1. Материалы для эзотерических размышлений Холмса взяты из романа Ричарда Аппиньянези «Доклад Юкио Мисимы императору».
2. Тетушка миссис Хадсон – пожилая леди из первой главы книги Чарльза Диккенса «Жизнь Дэвида Копперфильда, рассказанная им самим».

@темы: Шерлок Холмс, Наш подарок - 2011, Доктор Уотсон

Comments

[logastr]

Интересная история! Мне понравились пересечения с Диккенсом, по-моему они в ШХ очень уместны.
Холмса немного жаль даже в финале, но кажется, у них есть все, чтобы разобраться со всем окончательно.
Спасибо!

[tanchouz]

Холмса немного жаль даже в финале

Ничего, ничего. По-крайней мере, у него есть, кому утешить в его страданиях ))). В отличие от Уотсона, между прочим.
А Диккенс - да, как-то сам собой образовался. Наверное, и вправду уместен был!
Спасибо большое за отзыв!

[Таирни]

tanchouz, очень понравилось, огромное спасибо за текст!

[tanchouz]

Таирни, я очень рада, что понравилось!
Спасибо за отзыв!

[Гость]

Мне очень понравился Ваш рассказ--он хорошо написан и оригинален. Никогда не думала, что можно написать оригинальный рассказ на эту уже довольно избитую тему, но Вы, безусловно, преуспели.

Могу ли я перевести Ваш рассказ на английский и опубликовать на ЖЖ, в сообществе, если позволите? Автором, конечно, будете указаны Вы.

[hoelmes]

Как это хорошо, что появляются новые фики по классическому фандому. Мне нравится Шерлок ВВС, но всё-таки это уже само по себе - фанфик, причём отдалённый, а в сети, мне кажется, началось засилие этого фандома - фанфик на фанфик. Компьютеры, автомобили, мафиозные структуры, взрывчатка и пулемёты - это всё-таки не Шерлок Холмс - да простят меня любители ВВС. Викторианский туман, камин и скрипка - необходимая атрибутика. Спасибо за произведение!

[tanchouz]

Гость Могу ли я перевести Ваш рассказ на английский и опубликовать на ЖЖ, в сообществе, если позволите? Автором, конечно, будете указаны Вы.

Sure! I am very flattered at your offer!
А можно потом ссылочку дать на перевод?
Спасибо большое за такой отзыв, я даже немного в растерянности... Очень, очень приятно!

[tanchouz]

hoelmes На самом деле я очень люблю Шерлока BBC, но на день рождения мистера Бретта фанфик по АКД мне показался как-то более уместным))) Но я согласна полностью насчет фанфика на фанфик - это уже что-то из области постмодернизма. Но зато сколько простора, где можно порезвиться!
Спасибо за отзыв!

[Гость]

@tanchouz: Хорошо! Когда переведу, обязательно дам Вам ссылку! Просто у меня к тому же есть несколько знакомых, которые пишут фанфикшн и им, я уверена, понравится Ваш рассказ, но они по-русски ни слова

Постараюсь сделать перевод в течение следующих нескольких недель...как закончу, сообщу Я, собственно, и сама немного писала в этом же фэндоме--вот здесь: www.fanfiction.net/~medcat

Спасибо и всего наилучшего!

[Ural Lynx]

tanchouz, дорогой автор, я уже несколько дней не могу подобрать слова, чтобы рассказать, как мне понравился ваш фик!
Верю в таких героев! Уотсон прекрасен своей интуитивной мудростью и искренней теплой добротой. А Холмс, с его одиночеством, внутренней неуверенностью и страстным желанием обрести близкого человека, вызывает такое горячее сострадание, просто до слез!
И спасибо, что дали им возможность понять и простить друг друга! Надеюсь, дальше все будет хорошо!)))

И ещё вопрос - скажите, пожалуйста, а ещё что-нибудь по викторианскому Холмсу вы писали? очень бы хотелось почитать!

[tanchouz]

Ural Lynx, в свою очередь затрудняюсь подобрать слова благодарности за такой отзыв. Честно говоря, после многих правок и перечитываний этот фик стал мне казаться каким-то корявеньким. Но после ваших слов подумалось - а вроде и ничего ))) Если бы вы знали, как греет душу мысль - все-таки получилось выразить то, что хотелось! Спасибо за понимание и интерес! Постараюсь еще что-нибудь придумать! logastr пишет, что у Холмса день рождения скоро - по-моему, хороший повод!

[logastr]

у Холмса день рождения скоро - по-моему, хороший повод!

ДАДА! и Новый год тоже! )))

[Гость]

Уважаемая tanchouz!

Ваш рассказ переведён и вывешен в 4-х сообществах--каждая глава отдельно--вот линки:

great-tales.livejournal.com/

violinandwatch.livejournal.com/

watsons-woes.livejournal.com/

mere-appendix.livejournal.com/

Могу ли я поместить Ваш рассказ также на fanfiction.net?

Если какие-то замечания или предложения, пишите в личку на ЖЖ, Dreamwidth или на fanfiction.net

Thanks again!

Cat

[Гость]

То есть я имела в виду, что рассказ в каждом сообществе вывешен в 4-х частях, поскольку он был слишком длинным для одного поста

Ещё раз спасибо и с Новым годом!

[Филифьонка в ожидании]

tanchouz, спасибо огромное за этот фик!

Во множестве текстов расписаны страдания Уотсона после возвращения Холмса, но ведь самому Холмсу тоже трудно возвращаться, и у вас это прекрасно, достоверно описано. Текст трогательный, щемящий, и в то же время светлый.

Очень понравилась сцена с книгой! И вообще упоминания Диккенса порадовали (а я его люблю) - это немного неожиданно, но здесь действительно уместно, хорошо вписались

Какие у вас замечательные фики!

[tanchouz]

Филифьонка в ожидании, Меня этот момент страданий и возвращений всегда цеплял сильнее всего. Там столько противоречивых эмоций, с которыми надо как-то справляться и жить дальше. Я ужасно люблю Диккенса, у меня викторианская эпоха именно с ним и ассоциируется, так уж вышло)) Так что он был неизбежен. Спасибо большое за такой отзыв, мне очень-очень приятно!