Начну сама, пожалуй)))

[logastr]

Название: Портрет Шерлока Холмса

Автор: logastr

Бета: Мильва

Пейринг: Холмс/нмп, Уотсон

Жанр: драма

Размер: мини

Рейтинг: R

Отказ: Шерлок Холмс и доктор Джон Уотсон принадлежат сэру Артуру Конан Дойлю.

Саммари: действие происходит в 1920 году, в городке Ньюлин, Корнуолл.

Примечание: фик написан на фест «Наш подарок мистеру Бретту» на дневниках.

Текст в комментариях

@темы: Шерлок Холмс, Наш подарок мистеру Бретту, Экранизация с Джереми Бреттом, Доктор Уотсон, Слэш, Фанфики

Comments

[logastr]

— А вы знаете, Холмс, что старина Эдвард Харрис уехал из Ньюлина?

Холмс лежал на узкой кушетке у открытого окна и пытался сделать вид, что крайне озабочен своими большими пальцами ног. Он хандрил. Правда, я что-то не припомню за последние двадцать лет времени, когда бы он не хандрил, не ворчал и выглядел бы довольным. Особенно по утрам.

— Мне плевать, Уотсон, на этого старого дурака! – Холмс провел рукой по волосам, привычно забрасывая их назад.

Он почти не изменился за то время, что мы с ним провели в Ньюлине. Все так же тонок и даже быстр, особенно по сравнению со мной. И это притом, что я, в отличие от моего друга, не пренебрегаю физическими упражнениями и люблю прогулки по побережью. В конце концов, именно ради свежего воздуха и покоя мы и перебрались в Корнуолл.

— Полно вам, Холмс, мне казалось, вы находили его забавным. И картины его хвалили.

— Чего не сболтнешь в минуту рассеяния, Уотсон. – Холмс зевнул. — Что пишут в утренних газетах?

Я пробежал глазами первую полосу «Монинг Стар», которую уже полчаса пытался запить утренним чаем, но все как-то не удавалось сосредоточиться.

— О, Холмс, пишут об увеличении «доула*»! Пожалуй, в пабе Тьюба сегодня будет весело.

— Ха! – Холмс опять раздраженно провел рукой по волосам, хотя его прическа совершенно не успела растрепаться. — Бездельники станут пропивать еще не полученные деньги.

Мир вокруг нас стремительно менялся, и я не брался судить, к лучшему эти перемены или к худшему. Когда Британия вступила в войну, я весьма невыгодно продал практику, кроме того, мой несчастный развод не добавил мне ни здоровья, ни доходов. Поэтому, когда Холмс предложил мне объединить наши состояния и жить вместе, я с радостью вернулся к такому привычному для меня образу жизни вместе с моим другом. Сначала мы жили у него в Сассексе, но постепенно я стал замечать у него признаки астматического воспаления. Я полагаю, что отпущенные мне года на этом свете существенно сократились, когда я уговаривал его переехать к морю. Но все-таки я могу гордиться тем, что, в конце концов, мне это удалось.

Мы выбрали Корнуолл по старой памяти из-за здорового климата и относительной тишины, а Ньюлин из-за колонии художников, обосновавшейся здесь еще в начале нового века – Холмс решил, что это будет забавно. Мы купили небольшой загородный коттедж совсем недалеко от городка, гордо поименовали его «Виктория-холл» и поселились там вдвоем.

Холмс не одобрял перемены. Ни в образе жизни – я просто удивлялся, как можно жить на берегу моря и совершенно игнорировать местные пляжи — ни в политике. «Всеобщее избирательное право – это абсурд, Уотсон!» — вскрикивал он, когда мне удавалось увлечь его чтением прессы.

В общем и целом, он все больше и больше отдалялся от меня.

— Холмс, скажите бога ради, что такого интересного в ваших больших пальцах? Вставайте, прогуляетесь со мной после завтрака!

— Чушь, Уотсон. Мои большие пальцы меня не интересуют, меня интересует зависимость моего настроения от состояния этих подагрических шишек. Вот видите, видите – Холмс водил тонким пальцем по шишке на ступне.

— Хо-олмс, — устало протянул я, — да что такое, в самом деле?!

Мой друг быстро вскочил и босиком подбежал к столу. Терпеть не могу эту его привычку хватать куски вместо того, чтобы нормально поесть. Я загородился газетой, чтобы не видеть, как Холмс залезает пальцами в мой омлет.

— Я ухожу, Уотсон, — когда я опустил газету, он стоял передо мной уже обутый и в пиджаке, — вернусь поздно, адью!

Глядя, как он быстро поднимается по тропинке, ведущей в город, я высунулся в окно и крикнул ему вслед:

—И нечего притворяться, что у вас есть дело!

Он, не оборачиваясь, погрозил мне тростью.


Конечно, это было не слишком вежливо с моей стороны, но уж очень меня это раздражает – ему шестьдесят пять, давно пора уже смириться с тем, что ты старик и прожить оставшиеся годы в покое. Но, нет, будем прыгать по камням, норовя сломать ногу, а то и голову, шляться по пабам, хватать молодых деревенских девок за задницы. Нет, вовсе не для ухаживания – все для того, чтобы сделать вид, что ты еще ого-го, что еще что-то можешь. Хотя это никого, кроме самого Холмса, не обманывает.

Раздосадованный нашей утренней стычкой, я пошел в свою комнату и лег на кровать. Меня одолевали тягостные мысли о моем друге – почему он такой, почему не хочет смириться со старостью. Я полагал, что мы могли бы очень недурно проводить время вместе – погуляли бы по пляжу, можно было бы попытаться вырастить что-то не небольшом газоне перед нашим коттеджем – ну не капусту (тут я засмеялся), например, левкои…

Меня в последние годы тянуло к растениям – смотришь в чашечку цветка, в его лиловую темноватую глубину, и понимаешь, что Создатель наш был поэт, что в этом совершенном мире всему свое время – и пылкой юности, и медленной тихой старости.

Наверное, я задремал, потому что разбудила меня миссис Хаусбент, которая приходила к нам с Холмсом готовить обед.

— Мистер Уотсон? – она постучала в дверь моей комнаты, деликатнейшая женщина. — Извините меня, — сказала она, когда я поднялся и открыл дверь, — но у вас кончается масло.

— Не может быть, миссис Хаусбент, я буквально недавно платил молочнику за преогромнейшую бутыль, не меньше трех галлонов.

— Ваше недавно, мистер Уотсон, было месяц назад! – решительно заявила кухарка.

— Нет, миссис Хаусбент, вовсе не месяц. Побойтесь бога, моя дорогая, у меня все записано.

У меня действительно все записано – в бюро заперта большая тетрадь, в которой доходы и расходы разведены по разным колонкам, проставлены числа и записано кому, сколько и за что уплачено.

Потом оказалось, что миссис Хаусбент права: действительно прошел месяц. Я знаю, что она не прочь поживиться за наш с Холмсом счет, но иногда прощаю ей эту малость. В конце концов, найти кого-то, кто будет прилично готовить рыбный суп, в наши дни большая трудность.

После обеда, я немного прогулялся по побережью, стараясь не смотреть на тропинку, по которой должен был вернуться Холмс – я все еще злился на него.

В конце концов я уже решил ложиться – ужинать в нашем возрасте даже вредно, когда дверь отварилась, и ввалился Холмс, изрядно навеселе, вместе с молодым человеком довольно неприятного вида.

— Познакомьтесь, Уотсон, — заявил Холмс в своей неподражаемой манере, — это мистер Уильям Фицпатрик, молодой человек незаурядных личных качеств!

Я пожал вялую руку этого недоросля:

— Доктор Джон Уотсон.

— И мистер Фицпатрик любезно согласился поужинать у нас!

Честно говоря, это меня поразило. Холмс никогда… то есть, уже давно не ставил меня в такое неловкое положение. Пригласить к ужину неизвестного молодого человека, с которым только что познакомился в пабе – немыслимо и возмутительно!

Но, однако, я постарался не выказывать своего отношения явно.

Напротив, когда мы сели за стол, я попробовал было разговорить молодого человека, чтобы он почувствовал себя желанным гостем.

Холмс вел себя отвратительно. Сначала он нагородил с три короба про этого мальчишку, притворившись, что применил свой знаменитый дедуктивный метод. Потом постоянно подливал ему бренди, так что мальчик быстро раскраснелся, развязался и начал пересказывать нам старые ньюлинские сплетни.

Я даже стал сомневаться, стоит ли отпускать нашего гостя на ночь глядя в город, и не оставить ли его на диване в гостиной…

Тем не менее, он ушел. Холмс сразу же сказал, что очень устал и идет спать.

Тогда я понял, что ошибался, когда думал, что мой друг выпил лишнего в пабе. Он почти совсем не пил – что-то другое, то, что мне категорически не нравилось, пьянило его.

[logastr]

***

Они были оба довольно забавные стариканы. Нет, правда, без шуточек. Не то, чтобы я как-то уж сильно интересовался стариканами или их делами, но мне доставляло определенное удовольствие приходить в этот дом.

Мои приятели – Джон Хьюждес, Сид и Мэри Барронсы – подшучивали надо мной из-за того, что я туда таскаюсь, но я вам так скажу – я не какой-то там дурак и во всем имею свой интерес. А то, что Хьюджес дразнил меня Ганимедом, так это он просто слишком много читает американских журналов, так я полагаю.

Сам я принадлежу к среднему классу. Моя мать служила летней горничной у леди Сильборн, которая до войны приезжала в Корнуолл летом. А мой отец… Впрочем, он не достоин внимания, право слово.

Учился я в Ньюлинском колледже святого Антония. Мне, право слово, противно вести тот образ жизни, который ведут тут все на побережье: только и делают, что пропивают «доул» в пабе и платят шлюхам. Все-таки я получил образование. Его оплатил мистер Карузерс. Кажется, он был дружен с моей матерью, но она никогда не говорила о нем, а я предпочитал не спрашивать.

В доме мистера Карузерса собиралось очень достойное общество: художники, артисты и музыканты. Они устраивали вечера с музыкой и маскарадами, на которых я часто изображал то ангелочка с крылышками, то еще какую-нибудь фигуру из элленизма. Мне очень нравилось.

Когда началась война, журфиксы** у Карузерса прекратились, да и сам он уехал из Корнуолла. Говорили, что он поступил в армию.

А в шестнадцатом году объявили о его смерти, и оказалось, что он завещал мне небольшую сумму – так, пустяк, но, тем не менее, мне это позволило сдать экзамены в колледже.

Так вот, о стариканах.

С мистером Холмсом я познакомился в пабе Тьюба в один из дней, когда вся округа праздновала прибавку к тем нищим копейкам, что правительство платит безработным.

В пабе было не протолкнуться и мы с Хьюджесом, взяв по пинте «Радости Корнуолла», пробирались к выходу, яростно орудуя локтями.

И тут он закричал: «Ха! Юноша, вы запачкали мне ботинок!»

Смешной – кто в пабе Тьюба смотрит на твои ботинки? Тем не менее, это затормозило меня, и Хьюджес скрылся за мощными спинами ввалившихся в паб конюхов из конюшен Сильборн.

Мне ничего не оставалось, как заговорить с ним, понимаете? Так что если вам чего-то такое говорят, это все гнусная ложь.

Холмса я рассмотрел только, когда мы все-таки совместными усилиями выбрались на улицу. Он был высокий – выше меня ростом почти на голову, сухой, даже жилистый и весь какой-то резкий. Пиджак казался ему немного короток, а галстук у воротника старомодной рубашки и вовсе выглядел смешно, но ботинки, и вправду, были начищены. Я сразу понял, что он джентльмен – то есть не из обычной местной публики. Он представился, и я вспомнил его фамилию. Понимаете, у мистера Карузерса была приличная библиотека, которой он совершенно не интересовался – он интересовался молодыми художниками, которые гостили у него.

Так в этой библиотеке было здорово прятаться от матери, когда она заставляла меня помогать ей на кухне – чистить рыбу и потрошить кур – удовольствие то еще для мальчишки, вы меня понимаете. Так вот, между шкафами библиотеки, которые почему-то стояли поперек комнаты, а не по стенам, как во всех нормальных библиотеках, было свалено в кучу всякое их художественное барахло. Туда я залезал и, если не задремывал, брал то одну, то другую книгу с полок. Читал я и «Записки о Шерлоке Холмсе».

Конечно, когда мистер Холмс произнес свою фамилию, я и не думал, что он тот самый сыщик и есть – ну сами посудите, в книгах всякое понаписано, часто и наврано. Тем более что мне тогда казалось, что если и был такой сыщик на самом деле, то уж так давно, что и мечтать нечего увидеть его живьем.

Но видно, что-то все-таки в моих глазах промелькнуло, на что мистер Холмс ответил, гордо выставив подбородок: «Да, да, мой юный друг, я именно тот самый знаменитый сыщик». Я едва сдержал смех. Потом я представился и неожиданно получил приглашение в Виктория-холл, как он называл свой коттедж.

Когда я понял, где это, я вспомнил и его, и его сожителя.

Где-то году в шестнадцатом, родители рыжей Пегги продали свой дом риэлтерской конторе Смитта в Плимуте, а сами подались в Нью-Йорк за лучшей жизнью. Тогда многие, кто посметливее да посостоятельнее, уехали в Штаты, и на побережье было полно пустующих домов. Но этот довольно быстро продали – он очень уж удобно расположен – почти на самом берегу, под горкой, милях в двух всего от Ньюлина. И не шумно, и не далеко. И коттедж такой крепкий, почти новый, просторный довольно.

Ну вот, эти двое его и купили. Я не люблю, знаете ли, досужих сплетен, но поговаривали о них всякое… смешное…

Ну, я согласился, конечно, на ужин. А почему бы и нет? Заняться в этот вечер мне было решительно нечем, а выпитая пинта в моем пустом желудке настоятельно требовала закуски. И мы пошли.

По дороге, я рассматривал мистера Холмса. Он был, что называется, яркий типаж. Волосы у него почти все седые, только в длинной челке, которая так и норовила все время свалиться ему на высокий шишковатый лоб, сохранилось несколько серых прядей. Нос сильный, острый и ноздри такие, что придавали ему неприятное выражение иной раз. Но больше всего меня впечатлила его манера двигаться – как будто пружину спускали – раз, щелк, в сторону прыг. Сначала я даже подумал, что он сильно пьян. Он шел впереди меня, то и дело замахиваясь тростью в сторону моря. Чудаковатый старикан.

А вот мистер Уотсон, когда мы пришли, мне сразу понравился. Я не какой-нибудь там ханжа, и даже после всей этой истории могу сказать, что он – милый человек. Но я ему сразу не приглянулся. Он даже покраснел от усилия не подать виду. Джентльменство.

Я, знаете ли, этого не одобряю. Куда лучше сразу сказать неприятному человеку «Пошел вон!», а не терпеть его общество. Если бы я был на месте мистер Уотсона, тем более что, как я потом узнал, он у них там всем и заправляет, я бы нипочем не стал принимать какого-то проходимца в своем доме. Ну что такое, право?

Но доктор только свои седые усы распушил и пригласил к столу. Столовой у них не было и ели прямо в гостиной. На ужин у них была холодная утка и форшмак – все весьма недурное. Конечно, будь у меня военная пенсия, я бы… И Холмс достал бутылку бренди из маленького буфетика в углу.

В тот первый раз я, честно сказать, стушевался немного. Они такие надутые за стол сели. Доктор достал салфетку и заткнул себе за воротник. Я, признаться, не люблю всех этих церемоний. Не понимаю, к чему это все – лакея у них все равно не было.

Мистер Холмс разлил бренди в маленькие рюмочки из красного стекла. Смешные такие – на один глоток.

— А что, мистер Фицпатрик, чем вы занимаетесь? – cпросил меня доктор, хитро как-то прищурившись на мой шейный платок. Просто тогда мне недосуг было, и я его не стирал давно. Я не успел и рта открыть, как мистер Холмс стал быстро-быстро говорить за меня…

—О, Уотсон, методом дедукции можно совершенно точно выяснить, что мистер Фицпатрик – благородный и образованный юноша. Он закончил колледж и подает большие надежды в области банковского дела, так ведь, мистер Фицпатрик? Скорее всего, он совсем недавно, буквально сегодня утром, подал заявление в отделение Банка Англии в Ньюлине, и, вполне заслуженно, рассчитывает получить место.

Я аж глаза вытаращил от удивления. Никакого прошения я, конечно, не подавал, но… подумывал, честно говоря, серьезно подумывал … В утренней газете прочел объявление. Но Холмс здорово меня разгадал во всем остальном – просто блеск. Правда, при этом он так вытаращился на меня, как будто хотел, чтобы я зааплодировал. Потом улыбнулся коротко и принялся ковырять вилкой в своей тарелке.

Доктор ничего на это не сказал, только поглядывал на меня, время от времени.

В общем, довольно скучно мне было. Но и то сказать – и поужинал хорошо, и старички не скучали. Я им потом рассказал немного о мистере Карузерсе, о Барронсах…

В общем, мы, можно сказать, подружились, и я с того дня стал бывать у них.

[logastr]

***

С этого дня мистер Вильям Фицпатрик стал бывать у нас. Первое время его так же приводил Холмс. Я уже не удивлялся – я даже попросил миссис Хаусбент купить нам новую скатерть, раз уж мы решили на старости лет жить открытым домом и принимать гостей.

Из тех лестных характеристик, что Холмс давал своему протеже, реальными оказалась лишь ничтожная часть. Мальчик был кухаркин сын, и, хотя я всем сердцем поддерживал перед Холмсом всеобщее избирательное право и прочие демократические нововведения, все-таки не могу сказать, что сословия совершенно уравнялись. Нерегулярное, отрывочное образование и вопиющее отсутствие воспитания – вот что такое был этот мистер Фицпатрик. Однако Холмс как будто бы не замечал всего этого.

Он стал еще чаще уходить в Ньюлин, а однажды даже не пришел ночевать. Утром, когда я уже успел позавтракать, он пришел как ни в чем не бывало и, заявив мне с порога, что мисс Мэри Барронс – чудесная девушка, завалился спать. А я, хоть и провел ужасную ночь, воображая себе всякие несчастья, которые обрушились на седую голову моего друга, никак не мог успокоиться от переполнявшего меня негодования.

Мэри Барронс, о которой упомянул Холмс, была младшей сестрой Сида Барронса, который держал в Ньюлине маленький магазинчик различных художественных принадлежностей: краски, холсты, кисти и все такое прочее. Таких магазинов там было два или три, поэтому не могу сказать, что мистер Барронс так уж процветал, но все-таки ему, по-видимому, хватало на скромную жизнь. Мисс Барронс была и вправду довольно миленькой молодой девушкой, только слишком уж большой модницей на мой вкус. Все эти узкие юбки, охватывающие женскую фигурку как вторая кожа, почти мужские жакеты, и, Святые небеса, капроновые чулки! Против последних я вообще возражаю как врач. Только кто сегодня слушает стариков? Никто. Все принялись жить своим умом, не оглядываясь в прошлое. А между тем, в нашей эпохе было много здорового, доброго, что неплохо было бы перенять современной молодежи.

Если бы Холмс водил знакомство с благородной целью передать, так сказать, эстафету, я только бы порадовался за него. Но ни Барронс, ни мистер Фицпатрик, ни его приятель – ужасный, развязный субъект по фамилии Хьюджес, не проявляли ровным счетом никакого интереса к методам и знаниям Холмса. Иногда мне даже казалось, что они просто забавлялись за его счет. Не подумайте, я трезво смотрю на вещи – старики и вправду иной раз выглядят смешными, но Холмс, мой милый Холмс… Сердце мое сжималось от гнева, когда я замечал на лице Фицпатрика глумливую гримасу. Дорого бы я отдал, чтобы избавить моего друга от этой компании! Несколько раз я пытался раскрыть Холмсу глаза, но все мои усилия пропадали втуне. Он как будто бы разом лишился своего проницательного взгляда, от которого в прежние времена не ускользала ни одна мелочь, ни один тончайший штрих.

Из всей этой компании только мисс Барронс и заслуживала одобрения.

Однажды, вернувшись из Ньюлина, Холмс передал мне привет от Мэри Барронс. Я был несколько удивлен, так как мы не были представлены. Тогда Холмс рассказал, что Мэри большая поклонница моего литературного таланта. Тогда я в шутку предложил моему другу ради разнообразия привести в гости не бездельника Фицпатрика, а эту юную леди. Уловив мой ироничный тон, Холмс склонил голову набок и сделался похожим на растрепанную птицу (дело было за завтраком).

— Не стоит, дорогой мой Уотсон, пользоваться мной как сводником. Если вы хотите в очередной раз, — с нажимом произнес Холмс, — познакомиться с хорошенькой дамочкой, то вам придется действовать самому, без моей помощи.

Я обиделся.

—Может быть, я и старый чудак, Холмс, но я не выставляю себя на посмешище перед этими молодыми людьми. В конце концов, старикам надо держаться стариков.

—Ха! Вот и держитесь своей кухарки, Уотсон. Можете еще держаться за свой ночной горшок! – с жаром воскликнул Холмс, бросил приборы на стол, так что тарелки издали жалобный звон, и убежал в свою комнату.

Я тут же горько пожалел, что обидел моего друга. Может показаться, что я превратился в старого брюзгу, который только и делает, что ворчит. Но это не так, я по-прежнему восхищался и любил Холмса, хотя и не одобрял его поступков. Раскаяние настолько овладело мной в тот момент, что я готов был просить прощения за свои слова, хотя Холмс был резок не меньше моего.

Однако, пока я собирал посуду со стола, Холмс сам пришел в гостиную и с рассеянным видом уставился на каминную полку. Там, конечно, скопилось порядочно пыли, давно уже пора было попросить миссис Хаусбент произвести уборку, но все-таки там не было ничего в достаточной степени примечательного.

Через пять минут Холмс заговорил, все так же глядя в камин:

—Уотсон, вы не рассказали мне сегодня, что нового пишут о наших американских соглашениях?

Я понял, что это было с его стороны просьбой о примирении, потому что он знал, что меня живо интересует положение нашего победоносного флота, который Соединенные Штаты, по моему мнению, совершенно несправедливо притесняли.

—Ничего утешительного, мой друг, — произнес я как можно теплее.

При моих словах Холмс резко повернул ко мне свое лицо, и я с умилением заметил влажный блеск его глаз.

После этого случая я постарался быть более снисходительным к новым приятелям Холмса. Но, признаться, мне это удавалось с трудом.

Через несколько дней после этой нашей размолвки, совершая свою обычную послеобеденную прогулку по побережью, я встретил Холмса в компании его новых друзей.

Я шел по кромке воды со стороны Виктория-холла, вслушиваясь в тихий плеск волн и крики чаек. Береговая линия там довольно прямая, однако где-то через полмили делает резкий поворот, образуя довольно высокий и остро выступающий в море мыс. Обычно я доходил до этого мыса, иногда взбирался на его вершину, чтобы полюбоваться оттуда прекрасным видом и на море, и на Ньюлин с его красными кирпичными домами, белыми парусами яхт у причала и лугами, заросшими диким вереском вокруг. Но в этот раз я чувствовал какой-то упадок сил, так что взбираться на гору мне не захотелось. Поэтому я решил взглянуть на Ньюлин с берега и обогнул мыс по узенькой кромке гальки, едва не замочив туфель. Я еще не вышел из-за больших валунов, в незапамятные времена осыпавшихся со скал, как увидел их.

На расстеленном одеяле, без рубашек, совершенно не стесняясь присутствия дамы, лежали мистер Фицпатрик и мистер Барронс. Холмс сидел на большом валуне, чуть дальше и курил, а мисс Барронс, пристроившись неподалеку с планшетом, по-видимому, рисовала его портрет.

Что ж, внешность Холмса и сейчас достойна кисти, и не только девушки-самоучки.

Молодые люди пили пиво прямо из бутылок и, кажется, раздумывали, достаточно ли теплый день, чтобы искупаться. Из своего укрытия я хорошо слышал их разговор, ветер был в мою сторону.

—Черт побери, Билл, бьюсь об заклад, что ты выскочишь из воды через минуту, —подначивал приятеля Сид Барронс.

—Иди в жопу, Сид, — огрызался Фицпатрик, — я вообще не собираюсь морозить свое хозяйство в такой ледяной воде. Лезь сам.

Я был поражен даже не тем, что они сквернословили в присутствии дамы, а тем, что Холмс очевидно не считал нужным делать им замечания. Его взгляд был направлен на мистера Фицпатрика. Нет не так — он просто пожирал его глазами.

Надо сказать, что этот молодой человек, несмотря на свои преотвратительные манеры и, как впоследствии оказалось, ветреный характер, очень недурен собой. У него прекрасный высокий чистый лоб, густые черные волосы, яркие синие глаза под пушистыми ресницами. Тонкокостное сложение и праздный образ жизни не нарастили на его теле достаточно мускулатуры, но, тем не менее, он гибок и строен, как молодой тростник.

Яркое солнце освещало его фигуру: он лежал на спине, опершись на локти, подставив свое красивое лицо свежему морскому ветру.

— Мистер Холмс, — воскликнула Мэри, недовольно тряхнув своей кудрявой коротко остриженной головкой, — вы поменяли позу, сядьте обратно, иначе я не смогу закончить!

Холмс даже услышал ее не сразу. Потом поправился, и улыбнулся своей быстрой улыбкой.

— Прошу прощения, мисс Мэри. Таким стариканам как я сидеть в одной позе весьма нелегко.

— Потерпите минутку. Я уже скоро! И я протестую, вы совершенно не похожи на старика, правда же, мальчики?

— Точно, сестренка, — весело воскликнул Барронс, —наш гениальный сыщик даст фору кому угодно! Заканчивай свою мазню, и я затащу его купаться. Он ведь человек старой закалки, не то, что наш неженка Фицпатрик.

— Билл очень разумен, мистер Барронс, я согласен с тем, что вода еще слишком холодна для купания, – довольно резко ответил на это Холмс.

— Какие вы все недотроги! – закричал Сид, вскочил, скинул брюки и полез в ледяную воду.

Это был сильный мужчина лет сорока, воевавший на материке в германскую войну и чудом вернувшийся с фронта без единой царапины. Плавал он очень хорошо, лихо рассекая сильными руками зеленые волны, и шумно отфыркиваясь, как большое морское млекопитающее.

Я заметил, что мистер Фицпатрик сильно увлечен им. Не знаю, сколько было в этом увлечении чувственности, скорее — просто почти детское обожание старшего и сильного. И я также заметил, что Холмс очень ревниво относится к этому. Когда Барронс принялся нырять, демонстрируя прекрасную мускулатуру и великолепную выучку, глаза Холмса потемнели и сузились, как бывало, когда он в былые времена нападал на след преступника.

Тут я устыдился своего недостойного поведения и повернул восвояси. На обратном пути ни блеск солнца на морских волнах, ни свежая майская зелень уже не радовали меня, краски поблекли.

[logastr]

***

Но не стоит думать, будто я только и делал, что ошивался у старичков в коттедже. Мистер Холмс тоже постоянно теперь бывал в нашей компании. Джо Хьюджес его сразу невзлюбил и всячески высмеивал, когда они сталкивались. Вы скажете, конечно, что к старости надо проявлять уважение. Не буду спорить, но Холмс сам вел себя так, будто он один из нашей компании. Особенно Мэри привечала его. Может Джо ревновал ее, не знаю, только он это совершенно зря – Холмс и секунду за день не смотрел на Мэри.

Я не знаю, куда он смотрел, и что там вообще ему взбрело в голову. Иногда я, право слово, думаю, что он все-таки выжил из ума.

Да, он подарил мне золотую цепочку для часов. Но он и до этого покупал мне что-то по мелочи: новый галстук, штиблеты там… Я и не думал, что он делает это из каких-то низменных побуждений, и принимал это как обычное проявление человеческой дружбы. У мистера Карузерса молодые господа тоже часто дарили мне яблоки и конфеты с бренди внутри – раскусывать даже иной раз страшно было. Может они и хотели что-то…

Только ведь мистер Холмс – старик, я даже и не думал ничего…

Цепочку он подарил мне во вторник, в начале июля, когда мы ужинали у них с доктором Уотсоном. В сафьяновом дорогом футляре, я уже от одного вида упаковки был в некотором оцепенении. А когда открыл…

Это была поразительная вещь – за всю мою жизнь я не видел ничего подобного, даже у мистера Карузерса, а уж у него бывали господа немалого достатка, эт точно.

Когда я ее брал, у меня руки дрожали, и я ее чуть было не уронил даже, а мистер Холмс пожал мне руку – крепко так – и говорит:

—Ну что вы, Билл, не стоит так волноваться. – А у самого глаза тоже сияют. Очень он доволен был, что мне такой шикарный подарок сделал. Потом он хлопнул меня по плечу и добавил: —Ну что ж, дорогой мой Уильям, это ведь совершенно необходимо отметить. Надеюсь, вы сегодня останетесь к ужину, а пока доктор Уотсон достанет свою холодную утку, или телятину, или что там у него припасено, мы с вами выпьем по рюмочке отличнейшего коньяка.

А доктор ни слова за весь вечер не вымолвил, только буравил глазами Холмса, я думаю, дыру бы мог прожечь.

Этот вечер… Ну, наверное, я слишком обрадовался подарку и выпил лишку. Потому что мы с Холмсом к девяти уже сидели, обнявшись, на диванчике и горланили в два голоса «Жила в селе красотка Мей».

Голос у Холмса был как труба иерихонская.

—Послушай, Мэй, любовь моя,
Тебе купил колечко я,
А ты за это, мой дружок,
Хоть поцелуй меня разок!***

А на припеве Холмс вскакивал ногами на диван и орал мерзким фальцетом:

—Ах, нет, Джон, нет, Джон, нет, Джон!

Сам Джон сидел за столом с остатками еды, подперши рукой голову, и откровенно скучал.

Мы с Холмсом выпили еще, и еще, и мной овладело что-то такое, такое отчаянное чувство, что вот-вот должно произойти что-то прекрасное, или ужасное, не важно. Лишь бы уже произошло.

Захотелось стрелять из револьвера. Знаете, у Холмса был револьвер и он даже давал мне пострелять как-то – тогда мне не очень понравилось, а сейчас захотелось почему-то.

—Холмс, я хочу салюта, дайте револьвер!

—А это идея, Билли, — закричал Холмс, — давайте устроим салют в вашу честь!

Но потом вдруг переменил планы. Я плохо помню окончание вечера, честно говоря, но мне показалось, что Уотсон при словах об оружии весь напрягся, как пружина, и Холмс поэтому сдал назад. Хотя точно не скажу – они вообще странные, эти старички. Ну, я уже говорил.

Так вот, Холмс вдруг переменил идею:

—Пойдемте купаться, Билл, мы с вами будем покорителями ночной пучины!

Мне идея понравилась, и мы выскочили из дома, отталкивая друг друга и смеясь.

К пляжу от их коттеджа вела довольно узкая, хотя и хорошо нахоженная доктором тропинка. Правда, в темноте все равно можно было хорошо навернуться. И потом, поймите меня правильно, я не сторонник вообще-то таких развлечений. Ну, глупости все это. Если бы не Холмс, меня ни за что не затащить было бы ночью в море.

[logastr]

***

Мне очень стыдно рассказывать о том, что произошло в тот, можно сказать, роковой летний день в нашем с Холмсом Виктория-холле.

Началось все с того, что утром я вынужден был отправиться в Ньюлин, чтобы рассчитаться с зеленщиком и молочником. Там я по обыкновению зашел в чайную Бискотт, где, наслаждаясь отменным эрл греем, провел восхитительные полчаса. Со мной здоровались знакомые горожане, но никто не нарушал моего уединения, пока в чайной не появился мистер Оукленд, известный в Ньюлине доктор и мой приятель. Он подсел ко мне за столик, и мы обменялись мнениями о политике правящего кабинета. Меня, надо сказать, волнует падающий авторитет Британии на мировой арене – если так пойдет дальше, мы и вовсе потеряем свое влияние. А, поверьте мне, наше влияние было вовсе не таким уж вредным для колоний, как об этом кричат на материке.

Мистер Оукленд так же по секрету поведал мне, что у его дочери, которая была счастливо замужем за управляющим Ньюлинским отделением Банка Англии, должен наконец родиться ребенок. Я сердечно поздравил моего друга с этой радостью. А потом… Я иногда думаю, что лучше бы Оукленд не был таким болтуном и никогда не рассказывал мне об этом.

Хотя, конечно, добряк Джеймс ни в чем не виноват.

Тут надо рассказать, что наши совместные с Холмсом деньги лежали в Банке Англии, а жили мы на проценты и на мою пенсию. Ежемесячно Холмс посещал банк, получал деньги, клал их в мой комод и больше ими не интересовался. С тех пор, как продали ферму в Сассексе, он переложил все хозяйственные заботы на мои плечи – я не жалуюсь, нет-нет, мне только жаль, что Холмсу, таким образом, стало совсем нечем себя занять.

А что было делать? В Сассексе жизнь слишком подорожала в войну, и здоровье моего друга было конечно только предлогом для переезда. Не осуждайте меня за мое лукавство – Холмс ведь не осудил, потому что он хотя и не подал вида, но конечно раскрыл мой не слишком искусный обман – я ведь никогда не мог ничего скрыть от него.

Так вот, болтливый Джеймс Оукленд, довольный тем, что я поздравил его с будущим прибавлением в семействе, вдруг поздравил меня тоже с новым выгодным вложением средств. Я сначала открыл было рот, чтобы сказать ему, что он ошибается, но Джеймс болтал без умолку. От него-то я и узнал, что Холмс снял значительную сумму денег со счета, чтобы выкупить землю к северу от Виктории и устроить там то ли публичный пляж, то ли парк аттракционов. Короче говоря, абсурднее идеи я еще не слышал.

Бисквит застрял у меня в горле, когда я об этом узнал. Наскоро распрощавшись с доктором, я поспешил домой.

Поначалу мной овладел ужасный гнев, пожалуй, если бы Холмс попался бы мне в тот момент, я бы пустил в дело мою трость, не задумываясь о последствиях. Но, хвала Небесам, до Виктория-холла почти две мили, и пока я шел, я слегка поостыл.

Когда я уходил, Холмс все еще оставался в своей комнате, потому что накануне он пришел домой за полночь, я слышал из своей комнаты, как он запирал входную дверь.

Сейчас мне кажется, что все равно я ворвался в дом слишком яростно и вел себя слишком несдержанно.

Холмса я нашел в гостиной, он сидел за шахматным столиком и разбирал какой-то этюд из журнала Британской шахматной ассоциации.

—Холмс, — закричал я с порога, —вы с ума сошли!

Холмс даже не повернул головы, только бровью повел в мою сторону:

— Что случилось, Уотсон? В Ньюлине высадились марсиане?

— Прекратите валять дурака, Холмс! Я все знаю, вы сняли деньги со счета!

— Ах, это, — Холмс непринужденно откинулся в кресле, — не стоит так волноваться, Уотсон, не будьте таким мелочным!

— Я? Я, по-вашему, мелочен?! Я экономлю каждый пенни, чтобы иметь возможность нанять сиделку, если кто-то из нас заболеет, я сам мою посуду и не зажигаю лампу вечерами, чтобы сэкономить на газе. Господи, Холмс, я даже практически похоронил свою мечту о маленьком садике перед домом, а вы…

—Уотсон, — Холмс холодно посмотрел на меня, — вы, кажется, преувеличиваете мои дедуктивные способности. Не понимаю, как я мог бы догадаться, что вы мечтаете засадить весь Корнуолл розами, если вы ни разу…

— Не лгите, — я был возмущен до глубины души, — я тысячу раз говорил вам, что… — тут я вспомнил, что действительно не говорил о своих желаниях Холмсу прямо. Я так привык к тому, что он понимал меня с полуслова, что полагал…

— Вот видите, дорогой мой Уотсон, — Холмс задумчиво набивал трубку, совершенно, казалось, не реагируя на мой гнев, — вы никогда не говорите о своих желаниях, а потом удивляетесь, что с ними не считаются. Помнится, покойная миссис Хадсон никогда не приносила горячую воду, пока на нее как следует не прикрикнешь. Так и надо обращаться с людьми, Уотсон, нужно заявлять им прямо о своих желаниях.

Меня заново взбесили его рассуждения и попытки увести разговор в сторону, и я постарался дать ему понять, что на этот раз у него не получится заболтать меня:

— Не пытайтесь, Холмс, увести меня от разговора. Какую именно сумму вы сняли со счета и зачем, черт возьми, она вам понадобилась?

Холмс вздохнул.

— Сумма достаточная, но вовсе не такая, чтобы вам так расстраиваться, Уотсон. – Тут он достал из кармана халата довольно большой сафьяновый футляр с монограммой Картье. У меня душа ушла в пятки – он спустил огромную сумму на золотую побрякушку!

Не выдержав, я опустился в кресло совершенно без сил.

—Я был прав, Холмс, вы сошли с ума, — промолвил я едва слышно. Но неожиданно моя слабость подстегнула Холмса, и он взвился надо мной подобно вихрю.

—Не будьте скрягой, Уотсон! Только взгляните, какое это прекрасное, совершенное творение человеческих рук! — он открыл перед моим носом футляр и показал содержимое. Честно говоря, настроение мое было таково, что оценить великолепное украшение по достоинству я не мог. Холмс был прав: я, как настоящий скряга, прикидывал и подсчитывал сумму, на которую стал скуднее наш бюджет. И тут меня осенило еще кое-что:

—Вы купили это, что бы подарить ее, — я смотрел на разгоряченное лицо Холмса, на то, как раздувались его ноздри, как сверкали глаза, и почти ненавидел его в этот момент, — подарить ее этому проходимцу! Какой же вы глупец, Холмс! Глупый больной старикан, который пытается купить внимание мальчишки за золото!

Футляр захлопнулся перед моим носом с оглушительным стуком.

Холмс заперся в своей комнате и так и не выходил из нее до самого вечера, время от времени принимаясь скрипеть на своей старой скрипке. Пока не явился этот Фицпатрик.

Вечером Холмс устроил целое представление. Но, надо сказать, что у мальчишки в буквальном смысле загорелись глаза, когда он увидел подарок. Бьюсь об заклад, что никогда ничего подобного он в своей жизни не видел. У него руки тряслись, когда он футляр открывал. Интересно, где он возьмет часы, подходящие для такой цепочки? Не думаю, что у него есть что-то подобное.

А Холмс сиял. Он и вправду вдруг помолодел лет на десять, такой стал живой и веселый. Они с Фицпатриком выпили коньяк, который я купил по случаю и надеялся отметить с Холмсом Рождество, и начали петь песни, которые в барах горланят пьяные матросы.

Только один раз я действительно испугался – когда этот пьяный мальчишка задумал поиграть револьвером. В моей усталой голове замелькали беспорядочные мысли о том, как мне удержать Холмса от столь опасной забавы. Все сводилось к тому, что можно будет сделать это только силой, а против них двоих мне, конечно, было не справиться.

Но Холмс, мой милый друг, бросив на меня только один проницательный взгляд, понял мою обеспокоенность и предложил мальчику другое развлечение. Они пошли купаться в море. Сначала я вздохнул с облегчением, но потом меня вновь охватила тревога: море по ночам в наших краях неспокойное, а купальщики были весьма нетрезвы.

[logastr]

Они помчались вниз, к пляжу, как настоящие сорванцы. Мне волей неволей пришлось последовать за ними.

Было довольно свежо, море этим летом так и не прогрелось достаточно, поэтому и днем купальщиков на пляжах в окрестностях было не много. Бриз загнал редкие облака на берег, и надо морем, в чистом темном небе ярко сиял млечный путь, отражаясь в волнах.

Пока я запирал дом, оставив огонь в гостиной, чтобы осветить нам обратную дорогу, мальчишки уже спустились к кромке воды и шумно освобождались от лишней одежды. Когда я подошел к ним, Холмс глянул на меня довольно зло, как я понимаю, досадуя на лишнего свидетеля. Я тут же почувствовал себя неловко, словно собирался подглядывать в замочную скважину за любовниками.

Не знаю, стоит ли пояснить, что мы с Холмсом, довольно давно уже по молчаливому согласию отказались от плотских утех. В нашем возрасте это, знаете ли, если и вообще возможно, то уж точно не вполне полезно. Мы жили как добрые друзья, несмотря на то, что про нас болтали злые языки. Меня такое положение вещей вполне устраивало, и до всех этих событий я полагал, что оно устраивало и Холмса.

И вот я сидел на холодном камне и смотрел, как Холмс обнимает за талию молоденького мальчика, видел, что его естество отзывается на близость юного тела. Я был смущен и раздосадован… Нет, я был объят ревностью. Разум мой говорил мне, что я должен уйти, но меня как будто пригвоздило к этому камню. А эти двое то ли делали вид, то ли вправду считали меня частью пейзажа.

Они вошли в воду, и я почти перестал их видеть, но все равно не мог отвести глаз от смутных очертаний, по которым я скорее догадывался, чем в самом деле видел, что происходило между ними.

Я видел, как Холмс запрокинул голову мальчика и приник к его пухлым, безвольно открытым губам. Как мальчик закинул свои тонкие руки на плечи Шерлока и, смеясь, попытался повиснуть на нем, перепрыгивая волны. Как Холмс плотнее прижал к себе его бедра, и они не удержались на ногах — упали в волны, не размыкая объятий.

Наверное, строгая мораль предписывает мне прервать на этом месте мой рассказ, но внутри себя, каждый раз вспоминая ту ночь, я с болезненной тщательностью смакую каждую деталь, каждый штрих, звук и запах.

Тихий шелест волны, звонкий смех, лунный свет на плече, песок, прилипший к белой спине, соль на моих губах, то ли от морского ветра, то ли от слез.

Тогда мне было больно, но когда я вспоминаю все это теперь, я не чувствую ревности. Как будто бы Холмс специально не прогнал меня тогда, чтобы у меня была возможность стать частью этой ночи, разделить с ним его радость.

Когда Шерлок вскрикнул победно, я тоже почувствовал, что живу.

[logastr]

***

Утром у меня ужасно болела голова, и я мало что помнил из ночных событий. Помню, что мы купались с Холмсом, а доктор, кажется, сидел на камушке, как изваяние с острова Пасхи. Знаете, есть такое стихотворение у Бодлера, про сов. «Рядами на черных березах, как идолы старые совы, застыли в причудливых позах», — кажется так. Так вот он и сидел там как сыч.

А потом эта чертова волна. Не понимаю, как такое случиться могло, но я, правда, сам едва не утонул, так как я мог еще и старика вытаскивать? Но ничего, они же справились ведь прекрасно сами. Я едва добрел до дивана в гостиной и рухнул там практически без чувств.

А с утра меня заколотило от холода – мне ведь даже одеяла не дали. Я нашел остатки бренди на столе и принялся разыскивать свою одежду. Смешно, частично она нашлась внизу на пляже. Хорошо, что я проснулся так рано, и чайки не успели растащить ее по всему побережью.

Я не стал их будить, чтобы попрощаться – ну что такое за церемонии, в самом-то деле. Кроме того, у меня в Ньюлине было сегодня срочное дело. Сам же мистер Холмс порекомендовал меня на место переписчика в одну контору, и мне нужно было к полудню явиться на собеседование, а ведь еще необходимо было привести себя в порядок.

С того дня прошла неделя, но Холмс не появлялся ни у Барронсов, ни в пабе. Признаться, я ему не нянька, поэтому меня очень злило, когда Мэри спрашивала меня о нем. В самом деле, пусть бы у Джо спрашивала, или сама бы наведалась в Виктория-холл и поинтересовалась как там дела у старины Холмса. Причем тут я?!

Я не виноват, что на мистера Холмса нашла эта блажь, и не виноват, конечно, в том, что, как я полагал, она так внезапно испарилась.

Вся наша компания была удивлена, когда в субботу в гостиной Барронсов появился никто иной, как доктор Уотсон собственной персоной.

Он вошел и церемонно поздоровался со всеми, и даже поцеловал руку у Мэри, чем вызвал гомерический хохот Хьюджеса.

— Досточтимые господа, — сказал доктор, когда Джо прекратил ржать полковым конем, —я осмелился потревожить вас только по той причине, что знал наверняка, что именно тут можно застать мистера Фицпатрика, к которому у меня срочное и конфиденциальное дело.

—Никаких проблем, доктор, — воскликнул Сид, —вот он, наш Билли, весь к вашим услугам. Но прежде чем мы отдадим вам его на растерзание, скажите нам ради всего святого, как здоровье мистера Холмса. Он уже неделю у нас не появлялся и моя сестра Мэри очень волнуется.

— К сожалению, мистер Барронс, мистер Холмс сильно простудился, – печально отвечал доктор.

— Ах, — Мэри всплеснула руками, — скажите только доктор, что это не опасно для его здоровья!

Честно говоря, от всей этой сентиментальной сцены, у меня зубы свело. Раскудахтались, словно куры – ах, ах! И доктор этот, когда стали у него про Холмса спрашивать, я думал, он расплачется, честное слово.

—Спасибо, — говорит, —за ваше беспокойство, мисс Барронс, но, к сожалению, я не могу вас ничем обнадежить.

Тут Мэри и вовсе растрогалась, стала доктору предлагать остаться на чай, рассказывать ему, какой замечательный мистер Холмс и что он обязательно должен поправиться.

—Что мы можем сделать для вас, доктор Уотсон? — спросил Сид.

—К сожалению, ничего, мистер Барронс, — отвечал доктор, — только позвольте мне поговорить с мистером Фицпатриком о моем деле, и не задерживайте меня, ради всего святого, в шесть часов мне надо отпустить сиделку.

—Да, да, конечно, доктор Уотсон. Билл, — Сид кивнул мне так, будто я его собственность.

Когда мы уже выходили, нас догнала Мэри и протянула доктору какой-то лист, свернутый в трубку. Это был тот рисунок, портрет Холмса, который она рисовала в мае.

—Вот, возьмите пожалуйста, доктор Уотсон, — скороговоркой произнесла Мэри, —пусть это только любительская мазня, но может быть она порадует вас и мистера Холмса. И, пожалуйста, дайте мне знать, когда ему станет лучше и его можно будет навестить. Видите, я совершенно не воспитана, и сама напрашиваюсь в гости, но мы, правда, подружились с мистером Холмсом.

—Спасибо вам, мисс Барронс, — доктор опять поцеловал ей руку, — спасибо.

—Ну что, какое у вас ко мне дело, доктор? — довольно резко спросил я, когда мы вышли на улицу. Признаться, по всему я подумал, что он пришел требовать назад цепочку для часов, которую подарил мне Холмс, и я решил сразу поставить его на место своим резким тоном.

— Мистер Фицпатрик, не знаю, что вы себе вообразили, но вы сейчас же пойдете со мной в Виктория-холл, и скажете Холмсу, что скучали и не приходили только по причине ужасной занятости на новой работе!

—Что? Я не вполне понимаю вас.

— Все ты понимаешь, мальчишка! – закричал доктор. Его глаза горели, и, признаться, его трость внушала мне некоторые опасения, так что я счел благоразумным согласиться с его странным требованием.

—Ну, хорошо, пойдемте, мне совершенно не трудно прогуляться с вами. Тем более что погода сегодня чудесная.

До самого Виктория-холла доктор шел рядом со мной молча, так что я ощущал себя как бы под конвоем. Сейчас и вспомнить смешно, что я его испугался – он вообще-то и мухи не обидит, но тут вдруг стало видно, что шутки с ним плохи.

[logastr]

***

Как Фицпатрик собирался и уходил, я не видел. К утру у Холмса поднялась температура, и мне было некогда следить за делами гостя.

В те дни меня часто охватывало отчаяние. Но в это утро, кажется, это чувство было самым глубоким. В гостиной царил ужасный беспорядок, Холмс метался в лихорадке, так что я боялся даже оставить его на час, чтобы сходить за сиделкой к миссис Хаусбенд. Да и сам я чувствовал огромную усталость от тяжелой ночи – мне только и хватало сил, чтобы развести хинную настойку и попытаться дать ее Холмсу, да время от времени менять мокрую тряпку у него на лбу.

К старости многие люди становятся сентиментальными – я не исключение. Я смотрел на моего друга и не мог сдержать слез. Щеки и глаза его ввалились, нос заострился, его лихорадило так, что он не помнил себя и только метался на постели. Страшная мысль об испанской лихорадке не давала мне уснуть, даже когда миссис Хаусбенд пришла готовить обед и отпустила меня отдохнуть.

Я написал записку в Ньюлин, к Джеймсу Оукленду, в которой просил его прийти как можно быстрее и ушел в свою комнату, где лег, не раздеваясь, на кровать.

В конце концов, усталость все-таки сморила меня, потому что очнулся я уже тогда, когда доктор Оукленд постучался в мою комнату.

Как ни горько мне было, я вынужден был согласиться с тем, что состояние Холмса крайне опасное. Даже обычная сильная простуда опасна в его возрасте, а начало болезни с сильной лихорадкой и помутнением сознания – очень плохие признаки.

—Ну, старина Джон, — подытожил Оукленд, вытирая руки поданным полотенцем, —вы все лучше меня знаете. Настойка хинной коры за полчаса до еды, кокаин, если начнется кашель. Холодные компрессы на голову, питье, покой. – Джеймс посмотрел на мое несчастное лицо. —Ну, ну, Джон, надо надеяться на лучшее.

Холмс был без сознания еще сутки. Я почти совсем потерял надежду, но на второе утро, совсем рано, когда я сидел в кресле у его постели в ожидании прихода сиделки, он открыл глаза и посмотрел на меня болезненным взглядом своих поразительных светлых глаз.

—О, Холмс, хвала небесам, — воскликнул я.

Он слабо улыбнулся и попытался что-то сказать пересохшим ртом. Я бросился за водой, чтобы дать ему попить, но он схватил меня за полу халата неожиданно крепко.

—Что, что такое, я сейчас дам вам воды, Холмс.

Он сделал знак рукой, чтобы я наклонился над ним.

—Что пишет сегодняшняя «Монинг Стар», Джон? — проговорил он одними губами, и я едва не выронил стакан с водой из своих рук.

—О, Холмс, Холмс, — только и мог повторять я, — молчите, не говорите ничего. Вам надо принять лекарства, скоро придет Лизи Сноуп, сиделка, которую порекомендовал Джеймс Оукленд. Я не знаю, что пишут газеты, Холмс. Я не читал газет все эти дни.

Я дал ему напиться, и заставил принять полчашки хинной настойки, что стоило мне гигантских усилий. Но, тем не менее, его сопротивление вселило в меня толику надежды.

Правда, к вечеру у него открылся сильный кашель, и я опять начал опасаться худшего.

Так продолжалось около недели. Холмс почти совсем высох, потому что заставить его есть в те часы, когда ему становилось ненадолго лучше, было практически невозможно. Кашель все еще его сильно мучил, так что я всерьез опасался эмфиземы.

Но в те часы, когда он засыпал покойно, и я мог также удалиться в свою комнату, чтобы немного поспать, я лежал без сна. Наверное, вся эта история, была мне наказанием за мою душевную черствость, скаредность и глупость. «Как я только мог, — думал я, разглядывая трещины в потолке, — как только я мог сказать Холмсу, что он глупый старик?» Как я мог не понимать, что этот мальчишка, эта пустая и бесполезная, но красивая оболочка, – источник молодости, из которого мой друг так страстно желал сделать последний, быть может, в своей жизни глоток? И как мне, черствому чурбану, было не понять, что такой глоток не имеет цены, не измеряется стоимостью золотой цепочки от Картье? Да, он купил его, но он жил в тот вечер, а теперь он лежит за стеной на смятой постели и в бреду зовет этого своего Билла.

Эти и подобные мысли так мучили меня, что в субботу я собрался и, когда пришла сиделка, вместо того чтобы лечь у себя и смотреть в потолок, направился в Ньюлин.

[logastr]

***

Оказалось, что мистер Холмс и вправду болен. Когда мы с доктором пришли в Виктория-холл, у его постели дежурила сиделка, а сам он, кажется, был в забытьи. Я даже опасался входить в комнату, потому что это могла быть «испанка», а мне совсем не хотелось сваливаться с такой болезнью именно сейчас, когда у меня, наконец, была достойная работа.

— Не бойтесь, Фицпатрик, — сказал мне доктор, — вы бы уже свалились давно, если бы это было заразно.

Это он намекал на наше совместное с Холмсом купание той ночью.

Но мне-то что, можно подумать, у Холмса своей головы на плечах нет, тем более…

В общем, я остался пока в гостиной, а доктор и сиделка что-то там делали с Холмсом в комнате. Потом сиделка ушла, и я решил все-таки зайти – не торчать же мне в их гостиной допоздна.

В комнате Холмса было очень душно, пахло хиной и еще чем-то неприятным. Сам Холмс выглядел очень живописно на смятой постели. Чем-то он мне напомнил мертвого Марата, ну знаете, такая картина кисти Давида. Хотя, конечно, я преувеличиваю, у меня просто живое воображение.

Доктор поправлял ему подушку, когда я вошел, так что Холмс почти полусидел и вполне мог меня видеть.

— Холмс, — доктор улыбнулся мне, как будто это не он час назад меня чуть тростью не огрел, — смотри-ка, Билли пришел навестить тебя.

Представляете — Билли! Ни разу за все время нашего знакомства до этого дня доктор не назвал меня по имени, всегда только мистер Фицпатрик.

Я подошел поближе и сел в кресло рядом с кроватью. Доктор сидел на краю постели больного, держал его за руку.

Вы знаете, какие у стариков руки – они ужасно некрасивы! Большие, шишковатые пальцы, на которых слишком много кожных складок, пигментные пятна и толстые желтые ногти с трещинами. Так вот руки Холмса сейчас и вовсе походили на огромные петушиные лапы, по недоразумению зачем-то торчащие из рукавов старомодной рубашки. Я даже удивился, что раньше не замечал этого.

Мне было неприятно там находиться и созерцать, так сказать, все убожество старости, но я все-таки нашел в себе силы улыбнуться и как можно любезнее поздороваться.

Холмс до этого как будто не замечал меня. Вообще, мне показалось, что сознание его не вполне отчетливое. В таком возрасте, мне думается, неудивительно помешаться и от простой простуды. Но когда он услышал мое приветствие, его глаза прояснились, и даже румянец на мгновение покрыл бледные скулы.

Он приоткрыл рот, видимо, собираясь что-то сказать, и тут жуткий приступ кашля прервал это начинание.

Его согнуло почти пополам, глаза вылезли из орбит. Доктор подал ему полотенце, которое тут же окрасилось розовой кровавой мокротой. Я опять испугался, что это все-таки «испанка». Но уходить было как-то уже неприлично, согласитесь.

— Сейчас, сейчас, Холмс, — засуетился доктор, и стал приготавливать какие-то свои инструменты, — помогите мне, Билл.

Я, подошел к кровати Холмса и попытался поддержать его за плечи. Но тот неожиданно оттолкнул меня, не переставая кашлять. Все-таки он вздорный старик: ему пытаются помочь, а он же еще и недоволен.

Доктор между тем перевязал ему плечо жгутом и вколол в вену шприц. Мне стало дурно. Нет, я решительно против того, чтобы демонстрировать такие вещи посторонним людям.

Почти сразу после инъекции Холмс откинулся на подушку и задышал глубже. Кашель еще какое-то время продолжался, но уже не так интенсивно. Все это время, я стоял, как дурак, у кровати и совершенно не знал, что мне делать и говорить. Доктор все суетился, вытирал больному рот и лицо влажным полотенцем.

Понимаете, я не люблю некрасивые, неэстетичные вещи. Наша жизнь коротка, и ее надо стараться наполнить красотой — этому меня еще у мистера Карузерса научили. Вот взять Холмса – зачем он в Ньюлин таскался? За этим, я уверен, за красотой. Ему не нравилось сидеть у камина со старым приятелем и смотреть, как собирается в складки кожа на его шее. А в нашей компании он все получал, что хотел, а может и немного больше… Я, знаете ли, не считаю, что слишком уж ему задолжал за его подарки.

И вот он прекратил кашлять и устало прикрыл глаза.

Доктор сказал мне:

— Подойдите, Билл, — и, встав со стула, поймал мою руку, — посидите с ним немного, а я пока проверю, не закипела ли вода, сиделка должна была поставить ее на плиту перед уходом.

Рука у него была теплая и мягкая. Все-таки из них двоих доктор Уотсон гораздо более достойный человек.

Он как-то торопливо, боком вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.

Я опять оказался в глупом положении, не зная, что мне делать и что говорить.

Но тут Холмс мне пришел на помощь. Видимо щелчок дверной щеколды, вывел его из забытья, и он открыл глаза. Ух, у него если и было что замечательное, так это глаза – прямо внутрь пролезали, как кинжалы.

И тут он меня увидел и говорит так спокойно и почти совсем здоровым голосом:

—Что вы здесь делаете, Фицпатрик?

Вот выдал, да? Уотсон меня, можно сказать, силой приволок, якобы без меня больной не выживет, а этот спрашивает.

— Доктор Уотсон, — начал я, но договорить не успел, потому что Холмс закричал на весь дом, как будто его режут:

— Уотсон! Уотсон! Черт вас, побери! Где вы, Уотсон?

Доктор тут же примчался, а Холмс на него смотрит, а пальцем в меня тычет:

—Зачем он здесь? Сейчас же пусть уйдет вон. Что бы ноги его здесь не было больше никогда!

Бог мой, какие страсти. Я тут же раскланялся и ушел.

Ну, вот, собственно, и вся история.

Больше со старичками я не виделся. Мэри Барронс потом еще бывала у них, это я точно знаю, так что там с ними дальше было, это у нее можно спросить, если интересно. А сам я только жалею, что после этой истории мы как-то раздружились с Сидом и Мэри, они как будто обвиняли меня в чем-то. А меня, знаете ли, не в чем обвинять – я ничего предосудительного не совершал, а если не желал нянчиться со стариками, так это разве преступление?

А через три месяца мы вместе с Джо и вовсе подались в Лондон на встречу, так сказать, новой жизни. В конторе, где я служил, набирали молодых служащих для Лондонского офиса, и я им подошел. А Джо тогда разорвал помолвку с Мэри и поехал со мной с горя. Так что больше ничего про Шерлока Холмса я не знаю.

[logastr]

***

—Зачем вы так, Холмс? – я укоризненно покачал головой, когда Фицпатрик пулей выскочил из нашего дома. Правда укоризна моя была в большой степени притворной, на самом деле меня охватила эгоистичная радость.

Холмс ничего не отвечал – лежал на кровати с закрытыми глазами, и только щеки у него пылали. Я даже испугался, как бы у него снова не поднялась температура.

— А мисс Барронс была так любезна со мной сегодня, даже подарила мне ваш потрет, смотрите-ка. – И я показал Холмсу рисунок Мэри. По правде говоря, я и сам не успел его толком рассмотреть и теперь с интересом разглядывал его вместе с моим другом. У Мэри Барронс если и не было выучки рисовальщика, то был по-настоящему внимательный взгляд художника. На портрете, выполненном в модной теперь вольной манере, Холмс был изображен в пол-оборота со сложенными у подбородка руками, как он часто любил сидеть. Для настоящего сходства художнице не хватило умения, нос был слишком длинен, а подбородок, наоборот, слишком маленький против оригинала. Но было в этом рисунке кое-что получше сходства. Лицо Холмса как бы выступало из эфирного тумана, из облака, которое мне показалось очень правильным отображением темных и неприятных сторон его натуры. А больше всего, подробнее других частей лица были прорисованы глаза, смотрящие не в сторону, а прямо на зрителя. Удивительные, печальные и выразительные глаза. Такое выражение бывало у Холмса на лице только в редкие минуты подлинного душевного волнения. И вот эта девочка увидела и запечатлела такую минуту. В его глазах на этом портрете, как в фотографическом проявителе, отражалась вся та бурная духовная жизнь, которая бывала обыкновенно скрыта под маской холодной язвительности.

Я не мог удержаться, чтобы не воскликнуть:

—Это же замечательный рисунок, Холмс! – и тут только я обернулся на моего друга.

Его лицо было искажено странной гримасой, а глаза, печальные и светлые, в точности как на рисунке, смотрели на меня сквозь слезы. Я тоже не смог сдержать слез.

—Знаешь, Джон, — с трудом проговорил он, —а я не хочу умирать. Мне страшно умирать, Джон. Какая пошлая штука, эта смерть!

—О, Шерлок, — я не мог этого вынести и сжал его в объятиях и стал качать, как ребенка, и гладить по худым плечам.

Халат мой промок от его слез, а он все говорил, стараясь удержать рыдания, прямо мне в плечо:

– Я ненавижу смерть, Джон! Когда ты сам лихо идешь ей навстречу, она даже кажется привлекательной, но когда она подползает к тебе в тишине холодной одинокой ночи – она страшна.

И тогда я горячо и искренне уверил его:

—Ты никогда не умрешь, Шерлок, поверь мне. Никогда!

И я ему не лгал. Никогда не мог лгать Шерлоку Холмсу.

fin

*доул — пособие по безработице. Выплачивалось в Великобритании после Первой мировой войны, увеличивалось несколько раз, в том числе и в 1920 г.
** журфикс (от франц. jour fixe — фиксированный день) – день регулярных праздников, приемов гостей, например, «журфиксы по четвергам».
***народная английская песня в переводе А. Болотина и Т. Сикорской.

[Barbuzuka]

большущее спасибо!!!!! вечером, когда все улягутся спать и никто не будет мешать, с удовольствием усядусь читать!

[rane]

Эх, и все равно, грустно

[logastr]

rane нет-нет, не грустно!

—Ты никогда не умрешь, Шерлок, поверь мне. Никогда!

я в это верю!

[Jean-Paul]

Боже мой, как печально! Спасибо, logastr

[level_null]

спасибо, это прекрасно

[syslim]

Но ведь доктор прав. С книги больше 100 лет прошло, а он живой.
logastr, спасибо! Правдиво, грустно, замечательно правильно написано.

[logastr]

Jean-Paul вам спасибо))) я не хотела, честно говоря, чтобы было печально, хотела - жизнеутверждающе))))

level_null спасибо.

syslim

Но ведь доктор прав.

Да, да! И это тоже))))

[jatan]

спасибо.. грустно-грустно..

[Черногривка_коняшка]

logastr последняя строчка жизнеутверждающа до слез
просто потрясающе живые и реалистичные герои, столько деталей в образе каждого, своих, особенных и таких правильных. я сейчас читаю стартовые фики. после них как будто из картонной разрисованной коробки в настоящий живой мир вышла - все объемное, теплое, живое и такое разное и индивидуальное, герои, непохожие на других, на шаблоны, на автора, друг на друга. Все говорят, действуют так по-разному, так правильно по-своему!
и Холмс ну очень бреттовский
и стиль
и вообще все такое яркое, как будто это не написано, а по-настоящему все происходит!

[logastr]

ja tan вам спасибо)

Черногривка спасибо. Я очень хотела, чтобы они были живые, очень. Рада, если это удалось.

и это -

и Холмс ну очень бреттовский

))))))

[Черногривка_коняшка]

logastr понятно, что автор всегда хочет, чтоб герои были живые.
Но такие объемные, с таким количеством мелких штрихов, вдыхающих жизнь, превращающих восковую маску, пусть даже очень точную, в живого настоящего человека, с таким духом времени самой истории и времени каждого героя - это необыкновенно!
ну да, Холмс очень в образе, даже никаких сомнений не возникает.)))
А Уотсон - Хардвик? я так и не решила. С Хардвиком пока только одну серю посмотрела. но очень похоже. Нет. Пожалуй, решила. определенно, Хардвик. Такой мягкий, спокойный и чувствительный. Берк более пылкий и юный пионер)

[logastr]

Черногривка ну вот знаешь, Уотсон для меня все-таки менее привязан к актерам, как образ. Я не могу точно сказать, на кого ориентировалась.
Он, кстати, не такой уж чувствительный, в смысле чуткий))) Как раз был бы чуткий - было бы все лучше)))))

[leto_alex]

Очень понравилось, спасибо. Особенно здорово то, что образ Холмса раскрывается через представление о нём двоих совершенно разных людей. И концовка замечательная, когда Холмс говорит о том, что не хочет умирать - прямо до дрожи.

[Temniy Less]

logastr Спасибо)))

[Ural Lynx]

logastr Прочитала ещё с утра, весь день хожу под впечатлением!
Повторю за другими — какой получился живой и яркий текст! Тут всё настоящее, ни грамма фальши.
Холмс до боли бреттовский.
Над последней сценой плакала. Спасибо тебе за неё. И за эти слова

Ты никогда не умрешь, Шерлок, поверь мне. Никогда!

Это ведь не только про Холмса, правда?
Сорри за бессвязность) я потом в дайре отзыв напишу)

[logastr]

leto_alex вам спасибо за отзыв)))
мне очень хотелось, чтобы этот текст удался. Рада, если это вышло так))))

Temniy Less спасибо)

Ural Lynx спасибо тебе большое, я рада особенно, что именно тебе понравилось!

Это ведь не только про Холмса, правда?

да.

[Indrikhole]

logastr, это всё так... правильно и точно
Спасибо!
Пока слов больше нет

[Гита Ягг из Ланкра]

Настоящая история. Живая, сильная, тяжелая и все-таки со светлым концом.
И здесь не только есть герои, но есть и канва повествования. Потрясающе!

[logastr]

Indrikhole спасибо. Я тут все время повторяю одно, но я правда очень рада, что именно тебе понравилось! Очень ценю твое мнение))))

Гита Ягг из Ланкра спасибо большое, я действительно старалась этот фик написать хорошо))))

[Indrikhole]

logastr, а я что, я ничего... Спасибо! Лестно.
Совершенно искренне, текст очень сильный, и, как не раз сказано, герои живые и настоящие