НАШ ПОДАРОК - 2011

[logastr]

НАШ ПОДАРОК - 2011

Дорогие друзья-холмсоманы! Сегодня, 3 ноября 2011 года, мы открываем второй фестиваль фанатского творчества по Шерлоку Холмсу, посвященный дню рождения одного из самых замечательных Холмсов - актера Джереми Бретта.


вот что у нас получилось в этот раз:

1. Фик Sectumsempra. Знакомство

2. Фик tanchouz Неизвестные записки доктора Уотсона о путешествиях Шерлока Холмса.

3. Клип Sectumsempra. "С днем рождения, мистер Бретт!"

4. Клип koudai Touch me

5. Рисунок Karla Frazetty Dancing gentlemen

6. Рисунок Northern Fox pay.diary.ru/~221b/p168775514.htm

7. Обои с ДжБ от Pursa pay.diary.ru/~221b/p168777734.htm

8. Ревью гранадовской серии "Дьяволова нога" от Ural Lynx pay.diary.ru/~221b/p168787102.htm

9. "Секрета Шерлока Холмса", Джереми Пол., перевод logastr pay.diary.ru/~221b/p168773215.htm

10. Рисунок logastr "Пока есть розы, человек может надеяться" pay.diary.ru/~221b/p168795839.htm

11. Рисунок wandarer "Красота цветка". pay.diary.ru/~221b/p168802310.htm

12. Рисунок hoelmes Портрет Шерлока Холмса. pay.diary.ru/~221b/p168801789.htm

13. Рисунки БЛП к фикам Sectumsempra. pay.diary.ru/~221b/p168808884.htm

14. Клип koudai Swallow it, Sherlock

Огромное спасибо всем участникам, зрителями и просто всем, кто любит и помнит Джереми Бретта.

С праздником всех еще раз!

запись создана: 03.11.2011 в 00:05

@темы: Наш подарок - 2011

---

клип на фест "Наш подарок мистеру Бретту"

[koudai]

Бен!Шерлок|Джереми!Холмс
Музыка: Brandon Flowers – Swallow It

@темы: Экранизация с Джереми Бреттом, Клипы

---

[AlyonkaS]

Пишет  БЛП:

31.10.2011 в 22:31

Каюсь, хотел сделать нормальные рисунки, но упекли в больницу до седьмого. Но потом обещаю довести до ума и дорисовать еще какие-то иллюстрации.

+1

Иллюстрации к циклам фиков автора Sectumsempra.

@темы: Иллюстрации, Шерлок Холмс, Фан-арт, Наш подарок - 2011, Доктор Уотсон

---

[wandarer]

Название: Красота цветка

подробнее

Автор рисунка: wandarer
Арт: рисунок + клипарт
Фандом: Sherlock Holmes Granada
Рейтинг: G
Техника: SAI, фотошоп
Примечание 1: нарисовано с фотографии.
Примечание 2: все совпадения случайны! ))))
Примечание 3: описание этого красивого момента.
"There is nothing in which deduction is so necessary as in religion," said he, leaning with his back against the shutters. «"It can be built up as an exact science by the reasoner. Our highest assurance of the goodness of Providence seems to me to rest in the flowers. All other things, our powers our desires, our food, are all really necessary for our existence in the first instance. But this rose is an extra. Its smell and its color are an embellishment of life, not a condition of it. It is only goodness which gives extras, and so I say again that we have much to hope from the flowers.»

@темы: Шерлок Холмс, Фан-арт, Наш подарок - 2011, Экранизация с Джереми Бреттом

---

Портрет Шерлока Холмса

[logastr]

автор: hoelmes

@темы: Шерлок Холмс, Наш подарок - 2011, Экранизация с Джереми Бреттом

---

Пока есть розы, человек может надеяться...

[logastr]

Автор: logastr
Техника: Ph
Саммари: на пледике сидит Уотсон!


Hope by ~logastr on deviantART


Примечание: является репликой вот этого рисунка logastr.diary.ru/p168031036.htm

@темы: Шерлок Холмс, Фан-арт, Наш подарок - 2011

---

Отзыв на фест "Наш подарок - 2011"

[Ural Lynx]

Мой скромный подарок на этот фест — восторженый фанатский отзыв на одну из любимых серий Гранады.
Рассказ "Дьяволова нога" занимает почетное второе место в моем личном рейтинге самых страшных рассказов АКД, после Собаки Баскервилей. Хорошо помню жуткий морозный ужас, с которым читала его в первый раз. Мрачная мистическая атмосфера, загадочные и жуткие преступления подействовали на моё воображение, о да) И гранадовская экранизация как всегда, точна в следовании детективному сюжету, но конечно же, люблю ее в первую очередь за Холмса, Уотсона и их отношения.

Бретт пугающе прекрасно сыграл человека, преодолевающего тяжелый кризис, физический и нравственный (и да, я настаиваю, именно сыграл, хотя прекрасно знаю, что происходило в это время в его жизни). Его Холмс не притворяется недомогающим, как например, в начале "Ритуала Мейсгрейвов", не разыгрывает спектакль для Уотсона, тут все серьезнее, и моё холмсоманское сердце просто разрывается. Вот во время прогулки он не просто садится передохнуть на камень, а прямо-таки падает на него. Вот, схватившись за сердце после разговора со Стрендейлом, хочет сделать вид, что все в порядке, и даже пытается улыбаться, но неуверенной, дрожащей улыбкой, а потом уходит медленной, тяжелой походкой. Холмс словно стоит у некой темной, страшной черты, и это особенно остро чувствуется в начале серии. У него такие усталые и напряженные глаза, что смотреть больно.


Из канона не понятно, что за проблемы со здоровьем возникли у Холмса, но в сериале явно сделали ставку на наркотики. О-о, разрушительные зависимости — моя больная тема, и Холмса осуждаю так же сильно, как и жалею. Та сцена, где Уотсон застает его с наркотой, мне так ужасна, что даже капсить ее не хочу. И такое ощущение, что очередная доза уже никакого удовольствия Холмсу не доставляет, он понимает, что губит себя, но просто остановиться не может. И потому я радуюсь захоронению шприца на пляже, как долгожданному празднику))) очень вовремя это случилось. Ох, как Холмс смотрит на шприц! с ненавистью и страхом.


А спасением для него, как всегда, стала работа. И поддержка Уотсона.
Вообще Холмс относится к людям, которым безделье противопоказано. Даже в такой ситуации, когда он болен, устал и вообще у него ломка)) Как он преображается, увлекшись расследованием! Только что взгляд был тяжелым, движения усталыми, но появилось интересное дело, и вернулась легкость, блеск в глазах, лукавая улыбка, знакомые изящные жесты. Все, что было словно пригашено, вспыхивает обжигающе ярко. Я вчера чуть руки не сломала, пытаясь закапсить эту красоту, уникальную пластику бреттовских движений, и не получилось) но всё-таки улыбка! но глаза!


А ещё мне немного жутковато смотреть, как Холмс осматривает тело несчастной Брэнды. Наклоняется очень близко, без всякого отвращения или страха, и от этого, по-моему, немного не по себе даже Уотсону, хоть он и врач. Ну, это же просто "Спящая красавица" получается!))


Мне кажется, именно в такие моменты Холмс сознательно отключает в себе человеческое и смотрит на жертву преступления только как на часть загадки. Но вообще-то у него редко получается сохранить отстраненность и выдержку при виде настоящего, искреннего горя. Ведь насколько хладнокровно и жестко он припер к стенке Стрендейла, но услышал рассказ о несложившейся жизни, рухнувшем счастье, о мести за любимую женщину, и вот уже глаза подозрительно заблестели, а потом и вовсе вскочил, пересел, отвернулся, чтобы эмоции скрыть.


Кстати, о Стрендейле, очень колоритный получился персонаж, удивительно канонный — мощный, напористый, резкий, искренний в ненависти и в любви. И я понимаю, за что его столько лет любила Брэнда.

Но что же он такой... не хочу говорить "тупой") скажем так, несообразительный, хотя тут все в соответствии с каноном. Показал опаснейший яд, причем человеку, которому очень сильно не доверял, считая лицемерным негодяем!!! рассказал о свойствах этого яда и способе применения, проконсультировал, одним словом. А потом вот — ах, убили мою любимую! поразительная недальновидность!

Возвращаясь к Холмсу. Даже не знаю, как оценить его следственный эксперимент с корнем Дьяволовой ноги. Спасибо доктору с его устойчивой психикой, а иначе дело бы закончилось ещё одной трагедией. Не понимаю, правда, не понимаю, зачем это было нужно. Холмс уже знал имя убийцы, догадался, как именно было совершено преступление, и самое главное, своими глазами видел его кошмарные последствия. Это же совсем надо головы не иметь, чтоб без всякой практической необходимости пойти на такое, да ещё и друга потащить! Ну, наверное, это был азарт и исследовательское любопытство, которое Холмсу вообще свойственно. Любопытство в чем-то даже детское, ребенок ведь в принципе знает, что будет, если сунуть две проволочки в розетку, но интересно же, как оно шибанет!)))

А вот кошмары Холмса, вызванные отравлением, не впечатлили. Понятно, нелегко визуализировать страх, который сводит с ума и убивает. И создатели фильма решили упростить себе задачу, показав зрителю калейдоскоп видений, основанных все-таки на реальных воспоминаниях Холмса. Но мне всегда казалось, что эта дьяволова нога вызывает именно иррациональный, необъяснимый страх, перед чем-то недоступным, неизвестным человеческому разуму, в рассказе АКД это описано очень точно: "Перед глазами заклубилось густое черное облако, и я внезапно почувствовал, что в нем таится все самое ужасное, чудовищное, злое, что только есть на свете, и эта незримая сила готова поразить меня насмерть. Кружась и колыхаясь в этом черном тумане, смутные призраки грозно возвещали неизбежное появление какого-то страшного существа, и от одной мысли о нем у меня разрывалось сердце". И когда пытаюсь себе это представить, сердце-то замирает! А в фильме как-то не страшно.

Что же до знаменитой сцены с криком "Джон!" Меня потрясает даже не сам этот крик, а то, как Холмс судорожно цепляется за Уотсона, как крепко хватает за шею, словно хочет притянуть к себе.

Вообще-то в этой сцене имеется расхождение с АКД, в рассказе доктор и сам не погиб только чудом, и потом чувствовал себя не лучше Холмса, а в фильме бодр и крепок, словно этот дурман на него и не подействовал. Но не в этом, конечно, дело. Главное, что гранадовский Уотсон – это опора, каменная стена. Он укроет пледиком, отгонит отчаяние, спасет жизнь... И Хардвик в этой серии очень-очень хорош. Недавно в одном разговоре я сформулировала для себя то главное, что мешает мне беззаветно полюбить его Уотсона – он часто относится к Холмсу со снисходительностью. Да, с добродушной, иногда усталой снисходительностью, но знаете, немного свысока. Но не в этой серии, не в этой. В его искренней заботе, в стремлении оградить от волнений и помочь в любой мелочи так много тепла, настоящей дружеской близости и любви, конечно. И Холмс чувствует это, даже когда протестует против чрезмерной опеки. Мне кажется, это вот понимание, что рядом верный и любящий друг, и придает ему сил.
Вот он, доктор Джон Уотсон: сочувствует, сердится, тревожится. И улыбается


И наконец, финальное "Я никогда не любил". Ох, не верю я, не верю. Такие у Холмса печальные глаза при этом, ну точно врет. Любил, и возможно, несчастливо, и возможно, не Уотсона))) А в том, что всякого порвал бы на куски за гибель догорого человека, он как раз искренен. Таким его и люблю!


P.S. Из забавного - у Холмса в этой серии замечательные головные уборы! на третьей фотке вообще пират)))

И меня неудержимо смешит, как демонстративно и иронично-весело он поджимает руку к груди перед хамом-инспектором) зайко)

Капс не передает комизма ситуации, надо смотреть.
Смотрите гранадовский сериал, товарищи!!!

@темы: Шерлок Холмс, Наш подарок - 2011, Экранизация с Джереми Бреттом, Доктор Уотсон

---

Фанфик на фест "Наш подарок - 2011"

[tanchouz]

«Неизвестные записки доктора Уотсона о путешествиях Шерлока Холмса».

Автор: tanchouz
Бета: нет
Размер: миди
Жанр: драма
Рейтинг: PG
Герои: Холмс, Уотсон, миссис Хадсон
Категория: джен
Версия канона: рассказы Конан Дойля
Предупреждение: имеются расхождения с каноном – упоминание о путешествии Холмса в Индию.
Отказ: не мое
Саммари: Настоящий друг всегда найдет способ поднять настроение тому, кто ему дорог. И он не виноват, если из этого способа сделают совершенно неожиданные выводы.
Примечание: Фанфик написан на фест «Наш подарок мистеру Бретту» в сообществе 221b на Diary.ru.



1.
Проснувшись рано утром после сумасшедшей ночи, последовавшей за чудесным явлением моего дорого друга из пучины Рейхенбахского водопада, в которой он, по его собственному признанию, никогда и не был, я сел на кровати, вздрогнув от холода, нащупал в кромешной тьме спички и зажег свечу.
Стараясь не шуметь, я вышел на лестницу, спустился на второй этаж и подкрался к двери, ведущей в спальню Холмса. Я сделал это, забыв обо всех правилах приличия, лишь потому, что до сих пор никак не мог поверить - человек, с утратой которого мне стоило таких трудов смириться, лежит комнате этажом ниже и тихо дышит во сне. Я должен был или услышать это дыхание, или хотя бы увидеть знакомый силуэт, чтобы убедиться - это мне не приснилось, и вчера рука Холмса действительно ощупывала мой лоб, а потом подносила флягу к губам, когда он пытался привести в чувство военного врача, недостойно поддавшегося слабости, словно чувствительная барышня. В этом, конечно, мог убедить меня и тот замечательный бюст, который миссис Хадсон оставила в гостиной до утра, и красота которого была слегка испорчена револьверной пулей, прошедшей сквозь затылок и разворотившей лоб – ведь не могла же эта восковая копия появиться здесь сама собой. Но из двух смежных комнат я все-таки выбрал ту, которая пустовала так долго, и из которой сейчас не доносилось ни звука.
Я осторожно толкнул дверь.
На кровати никого не было. Я стоял некоторое время, глядя на гладко застеленное покрывало, потом поднял свечу повыше и убедился, что комната пуста. Должно быть, темнота и тишина этого утреннего часа, этого тревожного времени окончательного перехода от вчерашнего дня к смутному ощущению следующего, подействовали на меня сильнее, чем можно было ожидать. Только этим, а также некоторым напряжением нервов, не до конца улегшимся после неожиданного и опасного приключения, раскрывшего тайну гибели несчастного Рональда Адэра и приведшего негодяя Морана в руки закона, я могу объяснить тот факт, что довольно громко позвал моего друга по имени и, забыв про осторожность, быстро прошел в гостиную.
- Холмс!
Я снова произнес это имя, но уже тише, различив в мягком колеблющемся пламени свечи полу халата и очертания знакомой фигуры, сидевшей в кресле, где обычно сидел я в те времена, когда гостиная принадлежала нам обоим.
- Уотсон, вы словно Прометей, несущий людям огонь. Сойдите же к несчастному человечеству и разожгите камин. Обещаю, вашей печени ничего не угрожает.
Холмс не шелохнулся, произнося эти слова, и, обойдя кресло, я увидел, что он поставил свой простреленный бюст на стол лицом к себе, и они смотрят друг на друга, словно молча споря, кто из них настоящий.
- Очень рад, что ей ничего не угрожает, - проворчал я, опуская свечу на стол, присаживаясь перед ящиком с углем и беря щипцы. – Вы не находите, что это весьма нерационально – рискуя уже немолодой печенью снова и снова приносить огонь человечеству, которое тут же забывает, что с ним делать? Холмс, почему вы сидите здесь в темноте? Вы не помните, где лежат спички?
- Дело не в этом, мой друг. Я просто задумался. Для этого света уличных фонарей мне было достаточно. А когда я вспомнил про спички, то обнаружил, что не могу пошевелиться, потому что чертовски замерз. Я решил экономно тратить энергию своего тела и поддерживать в нем жизнь, пока не явитесь вы и не спасете меня. По-моему, это было весьма рационально.
Несмотря на эту дружескую речь, Холмс даже не взглянул на меня и не пошевелился, как будто, действительно, оцепенел от холода.
Закончив разжигать камин, я уселся в кресло напротив и, потушив свечу, стал наблюдать, как его глаза, казавшиеся огромными на исхудавшем лице, не мигая, смотрят в одну точку. Точку, аккурат посреди высокого воскового лба, такого же бледного, как и лоб человека, с которого его лепили. Огонь постепенно разгорался, и вскоре яркое пламя весело заплясало в камине, наполняя комнату таким живительным теплом, словно его источник и вправду был похищен у богов.
Мы сидели в тишине. Я молчал, потому что все, приходившее на ум, было так глупо и сентиментально, что я бы и сам недовольно поморщился, скажи это кто-нибудь мне. Холмс тоже хранил безмолвие, и я не знал, что он действительно видит перед собой – реплику со своей собственной головы или же другие картины. Например, ледяные струи, с огромной высоты низвергающиеся в бездну, воющую человеческими голосами. Или искаженное ненавистью лицо человека, одной рукой вцепившегося ему в плечо, а другой тянущегося к горлу.
- Вам теплее? – наконец, спросил я.
Холмс встрепенулся, словно мой вопрос пробудил его от некоего странного транса, и, протянув тонкую руку, коснулся отметины от пули на восковом лбу.
- Вы знаете, Уотсон, что это – место чакры Аджна? Индусы считают, что именно здесь находится так называемый «третий глаз».
Я усмехнулся.
- Чего же еще ожидать от людей, поклоняющихся коровам и пьющих воду из реки, в которой плавают полуразложившиеся трупы? Представляю, что они видят этим своим третьим глазом, нажевавшись бетеля. Мой знакомый был в Индии и рассказывал, что улицы там похожи на палаты в больнице для туберкулезников, потому что заплеваны красной слюной от этих дурманящих орехов, а по грязи и отбросам ползают голые сумасшедшие, которых почитают как святых.
- Она отвечает за просветление и постижение истины, - продолжал Холмс, словно не услышав. – Видите, чего хотел лишить меня Моран?
- Вряд ли он думал об этом, Холмс. А вы разве побывали в Индии? Насколько я помню, упоминались Тибет, Персия и Хартум.
- Верно… Я не сказал вам… Знаете, мой друг, несколько минут между жизнью и смертью в живописной швейцарской долине и необходимость выдавать себя за мертвого человека слегка повлияли на состояние моих нервов. Мне виделись очень странные вещи, когда я переходил через альпийские горы. Я цеплялся только за одну мысль, чтобы окончательно не сойти с ума…
Что за мысль помогла преодолеть горный перевал и достичь Флоренции, где ему удалось, наконец, подать весточку брату, Холмс не сказал.
- Вы вспоминали родину? – осторожно спросил я.
- Да-да, - тут же ответил он, словно благодарный мне за подсказку. – Да, вспоминал…
Мы снова замолчали.
Мне стало не по себе. Та легкость, с которой Холмс упомянул о своих путешествиях, заставила меня представить нечто вроде познавательной поездки, совершаемой из любопытства англичанином, который, где бы он ни был, никогда не забывает, что является подданным великой империи, над которой никогда не заходит солнце, и снисходительно разглядывает окружающие его диковинки, мысленно прикидывая, как они будут смотреться на стене в его кабинете. То, что эта легкость была обманчивой, пришло мне в голову только сейчас.
Я нагнулся и пошевелил кочергой в камине, заставляя притихшее, было, пламя запылать сильнее. Запасов угля оставалось мало, но я подбросил еще, чтобы сохранить тепло, постепенно возвращавшее краски лицу моего друга.
- Все это позади, Холмс. Вы здесь, вы живы – и это главное. Нет необходимости думать о вещах, связанных со смертью…
- Со смертью… - задумчиво отозвался мой друг.
- Вы слышали когда-нибудь об агори? – Холмс, наконец, посмотрел на меня, но с таким странным выражением, что мне снова стало не по себе.
- Кажется, что-то слышал. Какой-то процесс, который британские власти проводили над несколькими индусами, обвинив их в каннибализме. Это они?
- Нет.
- Кто же это?
- Те, кого не существует.
- Может быть, тогда не стоит о них говорить? Раз уж их все равно не существует, - мне все больше и больше не нравилось выражение лица Холмса.
- В Индии я посетил единственный город. Бенарес, - сказал Холмс, закутываясь в халат. – Он стоит на берегу Ганга. И по этой реке мимо людей, пришедших совершить омовение, действительно, проплывают полуразложившиеся трупы. А по берегам горят погребальные костры. Вы не представляете, Уотсон, какой там стоит запах. Жареные человеческие внутренности… А этот звук, когда жрец палкой разбивает череп… Да-да, примерно так же, как сейчас это делаете вы с углями в камине.
Я невольно замер с кочергой в руке.
- Правда, это считается нарушением, - как ни в чем ни бывало, продолжал Холмс. – Разбить череп и выпустить последнее дыхание жизни должен не жрец, а близкий родственник умершего. Как вы думаете, смог бы Майкрофт провести ритуал взлома моего черепа?
Это было уже слишком, даже для моего друга. А, может быть, я слегка отвык от его эксцентричности за эти годы.
- Продолжайте, Уотсон. У вас неплохо получается. Пожалуй, в своем завещании я поручил бы вам позаботиться об этой части моего тела, - грустная усмешка озарила лицо Холмса, до известной степени скрадывая впечатление от этих зловещих слов.
Я отложил кочергу.
- Это очень лестно слышать, Холмс, - сказал я, решив продолжать разговор так, словно мы беседуем о совершенно обычных вещах, и со временем перевести его в безопасное русло. – Интересно знать, что же побудило вас отправиться в такое … гм… необычное место?
- Слухи, мой друг, слухи.
- И они подтвердились? Вы увидели тех, кого не существует?
- Как же я смог бы их увидеть, если их не существует? Вы сами себе противоречите. То, что я там увидел – это все сон, бред…
Я лихорадочно перебирал в уме темы для разговоров, не желая, чтобы снова опустилась тишина, в которой моим другом овладевали болезненные мысли. Но он опередил меня.
- Вы верите, Уотсон, что лишившись всех иллюзий, можно снова смотреть на мир глазами невинного младенца? – спросил он, облокотившись на ручку кресла и подперев голову рукой. Глаза его на этот раз были прикованы к пламени, ровно горевшему в камине и мягко освещавшему изможденное лицо.
- Это слишком сложный вопрос, мой друг. Может быть, вам следует немного…
- Ничего сложного. Представьте, вы ползете ночью по земле в кромешной тьме, умирая от жажды. И вдруг ваши пальцы натыкаются на благословенную прохладу воды в какой-то ямке. Что вы будете делать?
- Полагаю, выпью ее.
- С удовольствием?
- С огромным. Я же умираю от жажды?
- Хорошо. На следующее утро вы просыпаетесь на том же месте и видите, что пили воду из человеческого черепа. Что вы сделаете теперь?
- Боже мой, Холмс! – невольно воскликнул я. – О чем вы говорите? Это просто безумие!
- Так что же вы сделаете, Уотсон?
- Раз уж я дожил до утра, - раздраженно ответил я, - то займусь очищением желудка. Хотя, если эта вода была в моем организме всю ночь, пользы от этого будет мало. Поэтому я постараюсь раздобыть бутылку виски, напьюсь и начну просить Господа, чтобы алкоголь убил заразу внутри меня.
- Сделаем допущение, что череп был чист, как ваши руки перед операцией.
- Что же это меняет? – я не понимал, чего хочет от меня Холмс. – Пить воду из человеческого черепа все равно ужасно.
- Но почему, Уотсон? Чем человеческая кость отличается от глины или фарфора? Или кости животного?
- По-моему, это очевидно.
- Все это у вас здесь, - Холмс поднял руку, словно хотел коснуться моего лба. Но рука не дотянулась и снова опустилась на подлокотник. – Все эти различия порождает ваша сознательная воля. Если вы от нее избавитесь – сможете пить воду из чего угодно. Вопрос лишь в том, сможете ли вы пить воду из черепа с тем же удовольствием, что и в первый раз. Когда не знали, что это череп.
- Вы этого тоже нахватались в этом вашем Бенаресе?
- Нет, это было уже в Тибете. Старая история, популярная в одной из буддийских сект.
- Ну, так я вам скажу, что к подобной мысли можно прийти и безо всяких подобных экспериментов с черепами и водой. Кажется, вчера вы цитировали нам Шекспира? Когда здоровались с полковником Мораном после того, как он вас чуть не задушил? Значит, вы должны помнить, что ответил Гамлет Розенкранцу, когда тот не согласился с утверждением принца, сравнившего Данию с тюрьмой, и при том наихудшей.
- И что он ответил? – спросил Холмс безо всякого интереса.
- Что, значит, для Розенкранца она не тюрьма. Потому что вещи сами по себе не бывают хорошими или дурными, а только в нашей оценке. Что, по-вашему, породило эти различия в оценке, как не их собственное сознание? Для него Дания была тюрьмой. Помните, как его отправляли в Англию, лечиться от сумасшествия? А могильщик еще сказал, что даже если он там не придет в себя, этого никто и не заметит. Там все такие же сумасшедшие…
Холмс, казалось, не слушал меня. Принц Датский, переживавший внутреннюю драму и мимоходом пришедший к выводу, показавшемуся таким значительным некоему китайскому послушнику несколько тысяч лет назад, его совершенно не интересовал.
За окном было по-прежнему темно. Газовые фонари, горевшие еле-еле, не могли полностью разогнать предутреннюю тьму, и по опыту я знал, что она не рассеется, пока по городу не разольется мутное желтоватое свечение, которое у лондонцев считается дневным светом.
- Что же вы замолчали? – невесело усмехнулся Холмс, еще плотнее закутываясь в халат. – Вас пугают такие разговоры?
- Честно говоря, после ваших рассказов, я даже боюсь спрашивать, чем вы занимались в Персии.
- Не бойтесь. Я там не был.
- Как же так? – слова Холмса ошеломили меня. – Ваш отчет Министерству…
- … был абсолютно точным. Все оказалось именно так, как я описал. Если вам интересно…
- Мне гораздо интереснее, как вам удалось его составить, если вы не побывали в Персии? Которую всю объездили, по вашим же словам.
- Мой дорогой друг! Для того, чтобы составить для себя ясную картину того, что происходит в Персии мое личное присутствие там было вовсе не обязательным. Мне совсем не хотелось ехать в страну, где даже ее правитель не может чувствовать себя в безопасности. У меня были другие планы. Если бы я не был обязан Майкрофту… Чтобы поучаствовать в Большой игре и внести свою лепту в эту негласную войну с русскими в Средней Азии, мне потребовалось чуть меньше месяца, который я провел в Асхабате и его окрестностях - знаете, это военное укрепление на территории туркмен у границ с Персией. Его основали русские казаки лет тринадцать назад. Я изображал ветеринара при нашем инспекторе военных коневодств. Потрясающий опыт. Никогда я не сталкивался ни с чем подобным, хоть у меня и были некоторые навыки по уходу за лошадьми. Если вы решите завести лошадь, Уотсон, я к вашим услугам – теперь я легко смогу отличить стоящую кобылу от всех прочих. Там были великолепные породы – ахалтекинцы – умные, гордые, такие хрупкие на вид и необычайно выносливые. Для туркмен они не просто безропотная скотина, это члены семьи, о которых они заботятся, словно о своих детях…
Холмс постепенно оживился во время этого рассказа. Его бледное лицо слегка порозовело, он, наконец, перестал кутаться в халат, словно никак не мог согреться. Мысленно поздравив себя, я приготовился слушать. Мой друг мог быть отличным рассказчиком, когда хотел этого. Его легкая манера повествования отличалась ненавязчивым юмором, хотя, может быть, ей недоставало некоторой иронии по отношению к самому себе. К собственной персоне Холмс всегда относился очень серьезно.
- Но инспектора, к сожалению, больше интересовали не экстерьер и статьи местных верховых лошадей, как вы вдруг могли подумать по названию его должности, - продолжал Холмс, усмехаясь, - а положение дел в так называемой Персидской казачьей дивизии, которая занимается охраной персидского шаха и его приближенных и в которой служат русские военные инструкторы. В нашем правительстве считают крайне желательным расформировать ее и заменить на что-нибудь более британское. А не французское или немецкое. Мне пришлось свести знакомство с несколькими «пандитами», которые под видом дервишей и знахарей путешествуют из Индии через Персию в русский Туркестан и собирают сведения для Британии. С одним из них я даже ненадолго попал в местную тюрьму, когда русские заставили туркменские власти провести чистку среди индусов, так как подозревали их всех без исключения в шпионаже в пользу Англии. И не безосновательно, скажу я вам. Он-то и рассказал мне о любопытных вещах, встречающихся на его родине. Они так заинтересовали меня, что заставили сделать все возможное, чтобы выбраться из Туркестана как можно скорей и отправиться в сторону Индии.
Инспектор, как и все знакомые нам инспекторы, не отличался особым умом, поэтому мне пришлось подробно ему растолковать, что, судя по количеству лошадей, закупаемых для казачьей дивизии при дворе шаха, дела в ней идут далеко не блестяще, а судя по тому, как поступают деньги за этих лошадей – русское правительство не уделяет должного внимания этому подразделению и, скорее всего, уже сильно задолжало своим офицерам. Так что я посоветовал сообщить начальству, что сейчас - самое время начинать действовать через лояльного нам военного министра Персии. И сосредоточиться не на Ближнем, а на Дальнем Востоке, где русские серьезно взялись за Китай и Японию.
Расставшись с инспектором, я двинулся на юг. Несколько дней на постоялом дворе на границе Афганистана и Персии в обществе очаровательной француженки, ожидающей своего супруга для дальнейшего путешествия ко двору шахиншаха - и вот, в Министерстве уже испытывают серьезные опасения по поводу стремлений персидского правителя открывать школы, где преподают на французском языке, и возможных планов пригласить нового военного инструктора все-таки из Франции.
И в качестве прощального подарка, когда я уже попал в Индию, еще несколько недель я провел вместе с одним из наших местных агентов, шатаясь по базарам Белуджистана, который граничит с Персией. Вы знаете, там полно персидских единоверцев, и в местных кофейнях многое можно услышать, если долго там просидеть. Тем более, они весьма располагают к этому своими коврами и кальянами. Я сообщил Майкрофту, что прогрессивные реформы Насреддин-шаха, или то, что он ими считает, не увенчаются успехом, пока ему не удастся обуздать религиозных фанатиков, настраивающих народ против него. И что у шаха есть веские основания опасаться за собственную жизнь... Вы что-то хотели спросить, Уотсон?
Я, действительно, хотел уточнить одну деталь, которая, надо признаться, меня удивила. Путешествия Холмса представились мне в совершенно новом свете, однако спросить я хотел вовсе не о политической ситуации на Ближнем востоке и не о роли Майкрофта Холмса во всем этом.
- Холмс, вы упомянули очаровательную француженку. Я не ослышался?
- Не ослышались. Скучающая женщина в чужой стране, лишенная общества мужа – лучший источник информации для мужчины, если он решит немного поухаживать за ней.
Это было еще удивительнее.
- Неужели вы ухаживали за ней? Никак не могу этого представить, как ни пытаюсь, - сказал я, может быть, с большей долей сарказма, чем следовало.
- Что же вас так удивляет? – раздраженно ответил Холмс. – Вы же знаете мои способности к перевоплощению. Тем более в этом случае мне не надо было становиться ниже ростом на целый фут, наклеивать эти жуткие бакенбарды и изображать старика-библиофила, на которого вы наткнулись у дома покойного Адэра. Мне нужно было изобразить всего лишь легкий интерес и восхищение.
- И вам это удалось?
- Судя по тому, как охотно она делилась со мной сведениями – вполне…
Оживление, с которым Холмс рассказывал о своих похождениях на границах с Персией, начало спадать. По его глазам я видел, что другие мысли, никак не связанные с положением дел в далекой стране, где правят Каджары, завладевают им. Мой друг опустил голову и тихо произнес:
- Знаете, я был готов на что угодно, лишь бы покончить с обязанностями верноподданного англичанина и обрести свободу относительно своих планов. Даже если для этого мне пришлось стать человеком, которого на родине все считают мертвым. Хотя, может быть, и не испытывают особой скорби по этому поводу…
Последние слова Холмса прозвучали для меня неожиданно. Я перевел взгляд на пламя в камине, которое вдруг ярко вспыхнуло, выкинув на пол раскаленный уголек. Я вернул его на место, подцепив совком, и спокойно спросил:
- Вы действительно так думаете, Холмс?
Он не ответил, сжавшись в своем кресле.
- Хотите, я тоже поделюсь с вами впечатлениями? От той поездки в Швейцарию?
- Не стоит, мой друг… Ведь я видел … - Холмс смотрел на меня такими жалкими глазами, что чувство обиды немедленно уступило место желанию сказать что-нибудь ободряющее, или хоть что-нибудь, способное прекратить этот разговор. Как я и хотел, он сменил направление, но оно оказалось еще менее предпочтительным, потому что причиняло боль. И кому из нас было больнее – этого я не знал.
- Ваша идея с эти бюстом была просто гениальной, - сказал я первое, что пришло в голову. Наверное, потому что Холмс снова уставился на свою копию на столе перед собой. – Но, может быть, мы уберем из гостиной эту великолепную приманку, которая обманула самого опасного после профессора Мориарти человека в Англии? Вы не находите, что это довольно мрачное украшение?
И я встал, намереваясь переставить бюст как можно дальше от Холмса.
- Нет-нет! – тут же встрепенулся он. – Оставьте это здесь. Я собираюсь сохранить его.
- Как напоминание о блестяще раскрытом деле?
- Нет, мой друг. Как напоминание о моих беседах с Далай-ламой. Тех, которые не касались раздела сфер влияния с русскими на Памире.
- Каким же образом он будет вам об этом напоминать? Подождите… Я, кажется, понимаю, как вы смогли обмануть Морана. В своих мистических видениях Далай-лама узрел его с ружьем в руках, целившимся в вашу восковую персону за окном нашей квартиры из того пустого дома, и рассказал об этом вам. Я прав?
- Нет, Уотсон, - Холмс даже не улыбнулся. - Эта восковая персона будет воплощать для меня одну идею, с которой меня познакомили в Тибете.
- Какую же? – спросил я, не ожидая ничего хорошего.
- О непостоянстве всего сущего. По-моему, это очень выразительное воплощение… - и он снова коснулся пальцем отметины от пули на восковом лбу.
Мне оставалось только тяжело вздохнуть при этом возвращении в исходную точку. Расспрашивать Холмса о его визите к хартумскому калифу я не решился.
2.
Мой товарищ, тоже военный врач, но служивший в Индии, на которого я сослался в ночном разговоре с Холмсом, встретил меня перед домом, откуда я должен был съехать на следующий день, чтобы вернуться на Бейкер-стрит.
- Уотсон! Как я рад, что мы не разминулись! – радостно воскликнул он, на ходу протягивая руку. – Послушайте, я должен вам передать, что Сэрстон ждет вас в клубе сегодня вечером, чтобы сразиться с вами в бильярд и рассказать о чем-то, что может вас заинтересовать.
- О чем же?
- Не знаю, но предполагаю, что это какие-то бумаги, в которые он вложил деньги и теперь пытается всех убедить сделать то же самое. Вы придете? Я тоже там буду.
- Боюсь, что нет. Я занят сегодня вечером.
- Жаль, жаль… Ну что ж…
- Погодите! Может быть, зайдете ко мне, если не торопитесь? Выпьем чаю или чего-нибудь покрепче. Стаканчик виски в такую погоду не повредит.
- С удовольствием! – и мы вошли в дом.
Мой товарищ был хорошо образованным человеком, интересующимся многими вещами, не имевшими прямого отношения к медицине. В Индии он делал заметки, описывающие нравы и быт местных жителей, и даже попытался опубликовать их в Англии. Однако его затея не встретила энтузиазма среди издателей, так как книжный рынок был уже достаточно наводнен литературой подобного рода, да и мысли, высказывавшиеся в этих заметках по поводу политики британских властей в отношении местного населения, были достаточно крамольными.
Мы смаковали уже по второму стаканчику, припоминая истории, связанные со службой вдали от родины. И хотя рассказаны они были уже не один раз, это нам не надоедало. По крайней мере, для меня они всегда были пусть и тяжелыми, но воспоминаниями о молодости и времени, когда жизнь, несмотря на окружающую тебя опасность, кажется такой насыщенной, благодаря разнообразию ощущений, которые заставляет тебя испытывать каждый день. Я помнил, как после напряженной работы в военном госпитале среди крови, боли и стонов, выходил ненадолго проветриться и, глядя усталыми глазами на злое кроваво-красное солнце, повиснувшее над горами, вдруг слышал песню на чужом языке, которую во дворе соседнего дома начинала петь женщина за работой, прерываясь, чтобы прикрикнуть на расшалившихся детей.
Мой друг перешел к истории, связанной с убийством одного важного индийского чиновника, для освидетельствования тела которого он был приглашен. Я знал эту историю довольно хорошо и поэтому слушал, может быть, не слишком внимательно, отвлекаясь на собственные мысли, пока в рассказе вдруг не промелькнуло знакомое название.
- Вы были в Бенаресе? – не слишком вежливо перебил я своего товарища, и тот уставился на меня.
- Конечно, Уотсон. Я должен был туда сопровождать тело этого несчастного. К месту погребального обряда. Меня даже пригласили на церемонию, но я, как смог, вежливо отказался. Вы знаете, что…
- А вы слышали что-нибудь об агори? – я снова перебил его, не желая во второй раз выслушивать подробности погребальных обрядов на берегу Ганга.
Мой товарищ поморщился.
- Боже мой, Уотсон! Ну почему из всех тем, связанных с Индией, вы выбираете самую неприятную? Хотите, я расскажу вам о культе богини Кали? Это тоже достаточно неприятно, но, по крайней мере …
- Расскажите об агори, - попросил я. – Мне это действительно нужно.
Он посмотрел на меня с любопытством, но не стал спрашивать, зачем мне понадобились такие сведения.
- Вы знаете, все это довольно запутано. Как и все в Индии. Эта их религия, эти духовные практики святых отшельников, направленные на достижение какого-то невнятного состояния, когда, якобы, исчезают различия между жизнью и смертью, все замирает и ни одна вещь не отличается от другой… Полное единение с миром. Грубо говоря, цель у всех одна. Агори – это святые наоборот. Они тоже ищут единения с миром, но делают это такими ужасными способами, что мне даже не хочется об этом говорить.
- Что же такого ужасного они делают? Убивают и пожирают людей?
- Не совсем. Но весь их образ жизни так или иначе связан со смертью. Они вымазаны пеплом из погребальных костров. Носят саваны, снятые с умерших, и украшения из человеческих костей. И это – самое безобидное из того, что они делают. Убивать им никого не надо. Поверьте, трупов в Индии, а тем более в Бенаресе, хватает. А вот насчет пожирать…
Моему другу сначала, действительно, было неприятно говорить об этом. Но затем наблюдательный бытописатель взял в нем верх, и он, увлекшись, поведал мне несколько жутких историй об этих странных отшельниках, вылавливающих трупы из реки и проводящих над ними омерзительные ритуалы, якобы, помогающие обрести власть над духом умершего.
- Агори почитаются наравне с другими святыми. А где-то даже больше. Некоторые представители высших каст считают честью для себя прислуживать на каком-нибудь их обряде.
- Неужели в этом есть какой-то смысл? Не вижу, каким образом тут можно достичь не то что единения с миром, а хотя бы душевного равновесия.
Мой товарищ пожал плечами.
- Я же говорил вам, все это довольно запутано. Если под душевным равновесием вы подразумеваете некое ощущение внутреннего удовлетворения, когда ваши денежные дела в порядке, практика процветает, а все близкие живы и здоровы, то на обретение подобного состояния совершенно не стоит рассчитывать при следовании любым индийским практикам. Думаю, агори, так настойчиво окружая себя смертью, превращают ее в свою жизнь, заставляя тем самым исчезнуть различия между этими явлениями. Но это только мое мнение. Некоторые считают, что агори вообще не существует. Что все это – страшные сказки…
Но я знал, что это не так.
На вопросы о том, что подразумевается под той или иной идеей в восточной философии, именуемой буддизмом, мой друг смог ответить немногое. Это учение не пользовалось сейчас особой популярностью в Индии, хотя эта страна и была, по его словам, родиной некоего Сиддхартхи Гаутамы, прозванного впоследствии Буддой за то, что, подвергая себя и свою психику различным испытаниям, он вдруг пережил озарение и донес до окружающих оригинальную мысль о том, что весь мир – всего лишь изменчивая иллюзия. Однако это учение распространилось далеко за пределы Индии, и во многих странах к нему относились очень серьезно. И я не понимал, почему. Это учение с его беспредельным фатализмом заставляло человека опустить руки при малейшей попытке изменить хоть что-нибудь в своей судьбе, и в качестве сомнительного утешения предлагало погрузиться в то самое невразумительное состояние единения со Вселенной, которого искали и агори.
Все это показалось мне довольно странным. Я не видел причины, по которой из-за того, что некий индийский принц разочаровался в жизни, встретив в один день старика, больного и похоронную процессию, то же самое должны сделать вслед за ним и остальные. Не спорю, для одного дня впечатлений, возможно, было чересчур, если принять во внимание изнеженный характер этого юноши, но ничего особенного я в них не находил. Интересно, что бы с ним стало, поработай он пару месяцев в военном госпитале. И как он мог не знать о смерти, если сам был из касты воинов и, наверняка, практиковался в боевых искусствах? Неужели он не догадывался, для чего они могут ему понадобиться? Во всем этом я увидел только подтверждение тому, что и так давно знал – как неразумно поступают некоторые родители, слишком усердно ограждая свое чадо от неприятных переживаний и трудностей жизни.
Но должен признать, что некоторые истории и притчи, сочиненные буддийскими философами и процитированные мои другом, показались мне интересными и даже не лишенными чувства юмора. Особенно те, которые родились за пределами Индии - на Дальнем Востоке, в стране, лежащей на четырех островах и открывшей себя для общения с миром сравнительно недавно. Хотя мы несколько разошлись во мнении о том, насколько полезна практика учителей бить своих учеников бамбуковой палкой по голове на пути к просветлению.
Проводив своего товарища, я задумался. Меня очень тревожила мысль, что Холмс остался один в квартире на Бейкер-стрит, и что, возможно, в эту самую минуту он сидит в кресле, уставившись на проклятый бюст, размышляет об отшельниках, настойчиво окружающих себя смертью, и пытается найти смысл в восточном учении, обессиливающим человека своим пессимизмом. Невозможно передать, как мне это не нравилось. Я должен был отвлечь моего друга от мрачных впечатлений, которых он набрался в Бенаресе, и от странных идей, внушенных ему в Тибете. Мой взгляд скользил по комнате, и вдруг мне показалось, что я нашел способ.

3.
Расстроенное лицо нашей домовладелицы, которая вышла мне навстречу, лучше всяких слов убедило меня, что мои тревожные предчувствия начинают сбываться.
- Что случилось, миссис Хадсон? – осведомился я, после того, как поприветствовал ее.
- Ах, мистер Уотсон! – и она принялась нервно ломать пальцы. – Этот бюст в гостиной…
- Что же с ним случилось?
- В том-то и дело, что абсолютно ничего. Он стоит там весь день, и я была бы счастлива, если бы с ним случилось что-нибудь такое, после чего он исчез из этого дома.
- Ну что вы, миссис Хадсон, - укоризненно сказал я. – Вы же сами говорили, что это очень красивый бюст и были недовольны, когда его продырявила пуля.
- Да, но мистер Холмс!...
- Да? – я остановился.
- Он поставил его на самое видное место гостиной и запретил уносить. Я не могу зайти в комнату – такое удручающее впечатление на меня производит эта голова с дырой во лбу, которая стоит на столе. И это первое, что я вижу, когда открываю дверь. Она смотрит на меня, как живая.
- А вы говорили мистеру Холмсу об этом?
- Конечно.
- И что же он ответил?
- Он пригрозил, что выведет пулями силуэт этого бюста на стене, если я его уберу. А мы только что сделали ремонт! Я набралась смелости указать ему, что вы тоже будете недовольны тем, что эта вещь находится в гостиной. И знаете, что он сказал мне в ответ?
- Что же?
- Что вы не можете быть недовольны, потому что вы и этот бюст – подумать только! – воплощаете одну и ту же идею, и поэтому вы должны испытывать к нему дружескую симпатию.
- Какую идею? – мрачно спросил я.
- Он сказал, вы знаете.
- Да... О непостоянстве всего земного… - пробормотал я, чувствуя, как растет во мне тревога. Я и этот бюст?..
- О непостоянстве?! – миссис Хадсон возмущенно всплеснула руками. – О каком непостоянстве он может говорить, если я даже табак положила в его персидскую туфлю, когда он вернулся! Хотя вы знаете мое отношение к этому…
- Он имел в виду более … масштабные явления, миссис Хадсон, - успокаивающе сказал я. – Даже не сомневайтесь, он очень высоко оценил вашу заботу.
Чуть смягчившись, миссис Хадсон покачала головой.
- Это все его заграничные путешествия. Слыханное ли дело – отправляться в Тибет, где никто и представления не имеет, как правильно заваривать чай!
- Как раз в Тибете об этом у местных жителей есть кое-какие представления, - слегка улыбнулся я, несмотря на все сильнее овладевавшее мною беспокойство. – Как ни странно, но они освоили это искусство гораздо раньше нас.
- Все равно, - упрямо ответила миссис Хадсон. – Знаете, что говорила моя тетушка, когда при ней начинали подобные разговоры о путешественниках и прочих бродягах, которые самонадеянно колесят по свету?
- Что же?
- «Не будем колесить». Она терпеть не могла подобных субъектов, ни разу не покидала пределов Англии, дожила до девяноста лет и умерла в собственной постели. И хотя я считаю, она начала немного впадать в крайности в свои последние годы, в ее словах есть разумное зерно.
Зная, что у миссис Хадсон многочисленная родня, я как мог вежливо прекратил этот разговор, опасаясь, что воспоминание о тетушке повлечет за собой поток подобных историй, а мне совершенно не хотелось их выслушивать. Мысленно я уже был в гостиной, где мой друг, испытывавший какое-то болезненную тягу к созерцанию развороченного лба своего воскового бюста, намеревался, похоже, погрузиться в одно из своих самых опасных состояний. Мне пришло в голову, что этот новый Холмс, так неожиданно явившийся мне, на самом деле остался тем же человеком, каким он был до нашей разлуки – с теми же особенностями и привычками. Новым он был только для меня.
В гостиной было тихо. Холмс по-прежнему сидел в кресле, ранее считавшимся моим, как будто и не вставал с него со времени нашего ночного разговора. Он рассеянно покачивал ногой, перебирая какие-то записи из своей картотеки, и вежливо улыбнулся, когда я вошел в комнату, но глаз не поднял.
- Ну что же, Уотсон, вижу, вы все-таки решили провести этот вечер со мной. Сэрстон будет разочарован, - сказал он, совсем как в прежние времена.
- Откуда вы знаете про Сэрстона? – удивился я, присаживаясь во второе кресло и избегая смотреть на бюст, действительно, с высокомерным видом глядевший, как живой, со своей высокой подставки на столе. – Не вижу ни малейшей зацепки, которая позволила бы вам узнать, что он приглашал меня сегодня вечером в клуб.
- Правильно. Я просто подслушал то, что сказал внизу миссис Хадсон посыльный.
- Она ничего мне не сообщила.
- Вот как? О чем же вы тогда так долго беседовали с ней?
- А вы не подслушали?
- Только краем уха. Что-то о заваривании чая в Тибете. Ужасная гадость, Уотсон. Они добавляют туда масло и соль. С непривычки вкус кажется просто отвратительным, хотя могу сказать по опыту, этот напиток хорошо восстанавливает силы.
Мне показалось, что пришло время использовать тот способ, который я придумал сегодня в своей старой квартире, чтобы поднять Холмсу настроение.
- Послушайте, дорогой друг, - начал я, - не кажется ли вам, что в своих дальних странствиях вы немного растеряли свои дедуктивные способности? Подслушиваете посыльных, интересуетесь не запутанными преступлениями, требующих остроты ума, а буддийскими монахами и жуткими отшельниками, пожирающими трупы? Боюсь, как бы дело Адэра не истощило ваши последние силы.
Холмс остро взглянул на меня. Потом перевел взгляд на тот предмет, который я принес с собой и держал сейчас в руках.
- Так вот для чего вам понадобился этот потрепанный фолиант… - пробормотал он.
- Ну, и что же вы хотите от меня? – спросил он делано равнодушным тоном. – Чтобы я продемонстрировал свои способности по первому щелчку пальцев, как дрессированная собака?
Я немного растерялся. То, что я задумал, должно было выглядеть как дружеская шутка, а не насмешка. Но отступать было поздно, и я протянул ему книгу.
Холмс взял в руки видавший виды том, название которого наполовину скрывало пятно от пролитого кофе, провел пальцем по узкому продолговатому отверстию не совсем по центру передней обложки и шедшему еще сквозь несколько страниц, раскрыл на середине и недоуменно нахмурился, прочитав несколько фраз.
- Где вы это взяли?
- Будем считать, что это улика с места преступления. Что вы можете сказать о ее владельце?
Холмс отложил книгу и скрестил руки на груди.
- Я склонен сейчас к пустому времяпрепровождению, которое не приносит никакой практической пользы.
- По-вашему, в созерцании бюста с простреленной головой много практической пользы?
- Много. Потому что это не дает мне забыться и снова попасть в плен пустых иллюзий.
- А по-моему, вы уже настолько забылись за этим занятием, что оно может окончиться тем, что я никак не могу вам позволить.
Лицо Холмса передернулось, и он сказал:
- Не говорите так, Уотсон.
- Как?
- Так, как будто вам … Ладно, давайте это сюда, - и он протянул руку, хотя книга лежала вполне в пределах ее досягаемости.
- И о котором из двух владельцев вы хотите узнать? – усмехнувшись, спросил он, спустя некоторое время, заставив меня почувствовать прилив такого знакомого ощущения. Этого смешанного чувства удивления, азарта и некоторой досады на собственную непонятливость я был лишен долгие годы, но оно тут же проснулось, стоило Холмсу начать свою игру.
Холмс снова усмехнулся, правильно оценив мое вопросительное молчание, которое на сей раз заменило восторженное восклицание. Он взялся за книгу, теперь уже внимательно перелистывая ее и проводя пальцем по страницам, останавливаясь на некоторых, вчитываясь в слова. Один раз он поднес раскрытую книгу к лицу очень близко и глубоко вдохнул. Потом достал из кармана халата лупу и внимательно осмотрел некоторые рисунки. Закрыв том, он опустил его на колени и сказал:
- Итак. Бережно разрезанные листы – все, до последнего – и несколько, подклеенных так аккуратно, что это почти незаметно – все это от первого владельца. Он был небогат, раз приобретал довольно дешевые экземпляры, напечатанные на газетной бумаге, и стремился сохранить книгу в хорошем состоянии, чтобы не покупать новую.
Наш первый владелец читал эту книгу не единожды и каждый раз увлеченно, о чем говорят эти небольшие бороздки на страницах – знаете, люди так делают – чуть отгибают к себе краешек страницы, ставят уголком на следующую, и надавливают пальцем, чтобы бумага распрямилась. Этот человек любил свою книгу и не стал бы специально оставлять на ней такие следы. Он делал это машинально, не отдавая себе отчета, так как был увлечен чтением. Так сильно, что даже иногда не замечал, как с его сигары осыпается пепел.
У него были избранные места, которые он ценил особенно высокого - обратите внимание, как легко книга раскрывается на некоторых страницах… Так, что тут у нас? «Он скользил по льду, делая судорожные усилия улыбнуться, но каждая черта его лица выражала страдания…» Довольно выразительная иллюстрация - Это Физ, конечно - полный пожилой джентльмен на коньках... Здесь что? Сцена ухаживания … Тоже довольно комическая, судя по иллюстрации. А вот это – просто абсурдно – какая-то «Ода издыхающей лягушке». Н-да. Ну что ж, зато здесь явно прослеживается склонность этого человека выделять юмористические сцены и перечитывать их, явно получая удовольствие.
Но не только юмористические. Вот здесь книга тоже раскрывается без труда. Но история довольно мрачная, даже судя по названию - «Рукопись сумасшедшего». Кто любит подобные истории? Люди, которые не прочь пощекотать себе нервы, с живым воображением, которое дорисовывает события и усиливает эффект прочитанного.
В этой книге только в двух главах есть подчеркивания и даже восклицательные знаки. Вот эта, в которой, судя по ее названию, автор выводит новых героев – каких-то молодых медиков. Боже, ну и диалоги! «Ничто так не возбуждает аппетита, как препарирование трупов…» «Мы в складчину берем труп… не можем найти никого, кто взял бы голову…» Они еще и едят при этом. Такое может показаться забавным как раз кому-нибудь из ваших коллег-хирургов, Уотсон. И еще одна глава – описание вечеринки тех же студентов-медиков с подобными же разговорами о казусах при операциях. Вывод – этот человек связан с медициной и хирургией.
А вот еще одна иллюстрация – сцена какой-то дуэли. Смотрите – дуэльные пистолеты изображены довольно натурально. Но если присмотреться – становится ясно - кто-то нашел, что это не совсем так, в чем был совершенно прав, и счел необходимым добавить от себя некоторые уточняющие детали к рисунку. Очень аккуратно, карандашом и так, что почти незаметно. Но тем не менее. Кто еще мог бы это сделать, если не человек, который разбирается в оружии и не смог вынести его неверного изображения?
Итак, каков же он - первый владелец? Небогатый человек с чувством юмора, живым воображением, имеющий отношение к медицине, курит сигары, разбирается в оружии.
Но это еще не все.
Он любит литературу и считает ее хорошим средством от хандры, вызванной житейскими неурядицами. Книга не имеет четкого и динамичного сюжета. Скорее, это бытовые зарисовки, описания домашних увеселений, охоты, обедов, наблюдения за различными событиями жизни. Отличный способ для некоторых отвлечься от мрачных мыслей и забыть на время о неприятностях. Вот смотрите, что я нашел, - и Холмс протянул мне небольшой кусочек бумаги. – Видите? На такой бумаге обычно пишут траурные послания – приглашения на похороны. В его окружении кто-то умер, и он писал их сам, хотя обычно такую роль выполняют женщины…
Холмс замолчал. Потом взял книгу в руки, посмотрел на свет сквозь отверстие на обложке. Резко захлопнул ее и бросил на стол. Я был словно загипнотизирован таким подробным отчетом о первом владельце и теперь словно очнулся.
- Это замечательно, Холмс, - осторожно сказал я. – А что вы думаете о…? – и осекся под взглядом моего друга.
Он снова схватил книгу.
- Теперь о втором владельце, - произнес он сквозь зубы. – На обложке пятно от пролитого кофе. И его проливали неоднократно. Следы подпалин, как будто на нее попало что-то горячее. Царапины. Первый владелец ни за что не стал бы обходиться с этой вещью подобным образом и не оставил бы случайно пролитый кофе на ней. Значит, у нее появился новый обладатель. Он не читал эту книгу. Если ее открыть, вы не найдете никаких следов от кофе, листы сохранились гораздо лучше, чем обложка. Эта книга лежала в таком месте, куда обычно ставят предметы, которыми пользуются постоянно – чашки, трубки – и, судя по следам копоти на обложке, этим местом была каминная полка. Не лучшее место для вещи, с которой связаны приятные воспоминания. Почему он ее туда положил и обращался так пренебрежительно?
Дело не в том, что он не питает любви к литературе подобного рода. На месте этой книги могла быть любая другая. Он просто не замечал ее.
Самое интересное – как эта книга попала к нему? Что заставило первого владельца расстаться с ней ради человека, которому было настолько все равно, есть она у него или нет, что он ножом приколол к ней свою корреспонденцию?
- Вы не находите, Уотсон, что этот второй владелец – довольно неприятный субъект? Не склонный к аккуратности, со странными привычками и полным пренебрежением к чувствам других людей. Немногие согласятся мириться с подобным обществом, – Холмс смотрел мне прямо в глаза с таким выражением, как будто говорил совсем не то, что я действительно слышал.
- Неудивительно, что этот человек одинок. И ему не стоит сетовать на то, что единственный друг, который у него был, выбрал общество другого человека. И он не должен питать пустых иллюзий по поводу того, что все могло быть иначе.
Холмс протянул мне книгу, которую я взял, словно во сне, резко откинулся на спинку кресла и отвернулся.
Я сидел, как громом пораженный. Я был уверен, что он не вспомнит.
4.
Это были «Посмертные записки Пиквикского клуба» - книга, которая, несмотря на зловещее слово в своем названии, никакого отношения к смерти не имела, а, наоборот, прославляла жизнь с таким юмором и теплотой, что я мог читать ее даже в самые тяжелые периоды моей жизни. Я брал ее с собой в Девоншир, куда отправился первым по поручению Холмса разгадывать тайну зловещего предания рода Баскервилей. То есть, это я так думал, что отправился первым. Она была хорошим средством от уныния, овладевавшего мной посреди безлюдных болот и дольменов, пока не выяснилось, что болота были далеко не безлюдными, и события не посыпались на обитателей Баскервиль-холла с такой скоростью, что унывать стало некогда. Я почему-то представлял Холмса рядом с собой, задумчиво курящим трубку и выслушивающим избранные отрывки в моем исполнении. Мне казалось, его не оставили бы равнодушным диалоги «Сэмивела Веллера» со своим отцом и те истории, которые он рассказывал простодушному мистеру Пиквику. Или стихотворение про лягушку, сочиненное миссис Лио Хантер и заставившее меня рассмеяться до слез, когда я прочел его в первый раз.
Вероятно, тоска и гнетущее чувство беды, преследовавшее меня в этом унылом краю, побуждали с удвоенной силой вспоминать самое хорошее, что было в моей жизни, и, возможно, в слегка преувеличенном виде. Потому что, когда я, наконец, обнаружил и чуть не пристрелил по ошибке Холмса в каменной пещере посреди Гримпенской трясины, меня с удвоенной силой пронизало холодом от того, с каким небрежным равнодушием он распорядился моей персоной, заставив поверить, что сам находится в Лондоне, и писать подробные отчеты, над которыми я добросовестно трудился. Хоть он и уверял, что все было задумано в интересах дела, и мои отчеты сослужили ему бесценную службу.
После того, как было покончено с древним проклятием, оказавшимся, как и все проклятия, следствием слишком сильной игры воображения, мы отправились в Лондон, и в поезде я предложил эту книгу Холмсу, жаловавшемуся на скуку. Она не увлекла его, хотя он и перелистал с некоторым интересом несколько страниц, которые открыл случайно, и которые описывали сцену допроса мистера Пиквика и его друзей по делу миссис Бардл в суде. Однако ко мне книга так и не вернулась. Она осталась у Холмса, и он, бросив ее в нашей гостиной на каминную полку, больше ее не замечал, хотя постоянно использовал в качестве подставки для чашек с чаем или кофе и для своей трубки. Я об этом узнал только тогда, когда он однажды, находясь в слегка возбужденном состоянии, со всего размаху воткнул в нее нож, чтобы прикрепить несколько важных писем, после чего я купил себе новый экземпляр.
Когда я решил жениться и переехать на новую квартиру, я все-таки забрал свою старую книгу с собой. Это вышло случайно. Я в последний раз осматривал гостиную, проверяя, не оставил ли я в ней чего-нибудь важного, когда заметил знакомый корешок под грудой бумаг на каминной полке.
После того, как я потерял Холмса, я убрал ее подальше, потому что мне было невыносимо смотреть на предмет, заставлявший прямо-таки наяву видеть моего друга - со всеми его странными привычками и презрением к порядку в быту. Однако после смерти жены я нашел эту книгу, когда однажды вечером в подавленном настроении решил разобрать бумаги. Я просидел некоторое время, разглядывая обложку, а потом открыл наугад. Потрепанный том легко раскрылся на той самой «Оде издыхающей лягушке».
Я не помню, какие мысли посещали меня в тот вечер. Это были просто обрывки размышлений, образы, наплывавшие из прошлого, и я чувствовал себя словно странник в горах, потерявший по дороге всех своих спутников, так и не добравшийся до вершины, на которую он упорно взбирался, сам не зная зачем, и теперь, сидя на одном из горных уступов, молча созерцающий открывшийся перед ним простор, полный холодных туманов и призрачных огней. И ветер, леденивший душу и тело, шептал: «Все могло быть иначе…». Я открывал эту книгу каждый вечер в течение многих месяцев.
- Ну что же вы, Уотсон? – после напряженного молчания сказал Холмс, выпрямляясь в кресле, словно убедив себя в том, что тяжесть, давившая на его плечи – всего лишь пустая иллюзия. – Разве это не блестящий пример дедукции? Обратите внимание, я вовсе не растерял свои способности, как вы опасались. Нет, мой друг. Я усовершенствовал их и теперь могу не только выдать логическое умозаключение, но и объяснить, зачем меня просят это сделать.
- О чем вы говорите? – пробормотал я, чувствуя, что все пошло совсем не так, как я ожидал, а теперь беседа идет и вовсе в неизвестном направлении.
- Ну как же. Я прекрасно понял, что вы хотели мне сказать этой вашей попыткой проверить мои таланты.
Холмс встал и подошел к окну. Глядя на оживленную улицу, он уже спокойнее произнес:
- Я должен попросить у вас прощения, Уотсон. Я был слишком самонадеян, когда так внезапно снова ворвался в вашу жизнь в полной уверенности, что вы примете меня безо всяких условий и объяснений, словно мы, пожав друг другу руки, расстались в каком-нибудь клубе. А то, что все эти годы ни один из нас не подавал о себе вестей другому – это просто следствие занятости или некоторой забывчивости. Я просто хочу, чтобы вы знали - я действительно несколько раз пытался написать вам. Но Майкрофт счел это нежелательным, и после того, как агенты перехватили два первых письма, довел это до моего сведения. Я не могу вам доказать этого, потому что этих писем у меня нет. Я просто хочу, чтобы вы… знали…
Я вовремя вскочил, чтобы не дать Холмсу оступиться и упасть прямо под стол, с которого равнодушно глядела простреленная голова. Усадив его в мое кресло, в котором, насколько я понял, он чувствовал себя лучше, я положил на лоб руку и, ощутив ледяной холод, провел ею по побледневшей щеке. Я начал лихорадочно озираться в поисках чего-нибудь подкрепляющего. Фляги с бренди у меня с собой не было, и я бросился, было, к двери, но остановился, почувствовав, как холодные тонкие пальцы сомкнулись на моем запястье.
- Не надо, - прошелестел Холмс. – Не зовите ее.
- Хорошо, - торопливо ответил я. - Как вы себя чувствуете?
- Как человек, который не в силах выносить ничье общество, кроме вашего, Уотсон.
- В таком случае можете не переживать. Думаю, миссис Хадсон и сама не пожелает прийти, даже если я ее позову, - я осторожно присел на подлокотник рядом с Холмсом, так как он не собирался отпускать мою руку. - Вы не представляете, как пугает ее эта ваша восковая голова на столе.
- Представляю. И не собираюсь расстраиваться по этому поводу, - он говорил все это, не открывая глаз, и мне трудно передать то щемящее чувство, с которым я смотрел на его худое обветренное лицо, уже потерявшее загар дальних странствий. Я видел на нем другой след, который они оставили - не такой заметный, но гораздо более печальный.
- Если вы отпустите мою руку, я открою окно, - предложил я, полагая, что относительно свежий воздух может пойти на пользу моему другу.
- Сидите, Уотсон, - и Холмс еще сильнее вцепился в мое запястье. – Ведь я не знаю, как долго вы останетесь здесь перед тем, как снова предпочтете чье-либо общество моему. Считайте это минутной слабостью, но я хочу, чтобы вы оставались в таком положении еще немного.
Он так и не открыл глаза, и мы сидели рядом в тишине, размышляя каждый о своем.
Вся эта затея с книгой казалась теперь мне глупой и бессмысленной. Я совершенно не предполагал, что выводы, которые сделает Холмс из моей попытки поднять ему настроение, окажутся такими неожиданными. Но я не собирался просить у него прощения. Мне многое стало понятным, после тех слов, которыми он завершил описание второго владельца.
- Холмс, а вы знаете это буддийское изречение? – наконец, спросил я. - Не помню, кому оно принадлежит, но начинается так: «Встретишь Будду – убей Будду. Встретишь патриарха – убей патриарха…» И так далее - там еще длинный перечень тех, кого надо убить, вплоть до отца и матери, чтобы они, наверное, не мешали предаваться постижению идеи о непостоянстве всего сущего.
- И самому стать Буддой, - ответил Холмс, открывая глаза. – Вот как, Уотсон? Вы, стало быть, тоже интересуетесь восточной философией?
- Не так глубоко, как вы, Холмс, - сказал я. – Но достаточно, чтобы понять, почему вы выбрали меня воплощением этой так полюбившейся вам идеи наравне с вашей восковой копией.
Почувствовав, как Холмс разжимает пальцы на моем запястье, я обхватил их своими и заставил вернуться на место.
- Моя жена мертва, и мы не будем говорить о ней. Тот выбор, который я в свое время сделал – это было мое решение, и насколько оно было правильным, сейчас рассуждать не имеет смысла. Ее потеря далась мне нелегко. Но я хочу вам сказать, пусть даже покажусь бездушным человеком, что эту свою настоящую потерю я пережил легче, чем ту, которая, как выяснилось позавчера, была мнимой. Не потому, что совсем не любил свою жену. А потому что тот запас душевных сил, который отведен всякому на переживание горя и скорби, был уже исчерпан к тому времени. Холмс, не сжимайте руку так сильно, это, действительно, больно.
- Простите, - с трудом произнес Холмс. – Простите меня…
- Конечно. Вот так лучше. Все, действительно, могло быть иначе, эта мысль приходила в голову не только вам. Но, в отличие от вас, я умею делать выводы из опыта прошлых лет. И меня не пугает до отчаяния непостоянство окружающего мира. Потому что я знаю – есть вещи, которые, несмотря ни на что, остаются неизменными, хотя, может быть, требуется некоторое время, чтобы отличить их от заблуждений и цена, которую платишь за это, кажется непомерно высокой. Но все заблуждения рано или поздно рассеиваются, в полном соответствии с вашей идеей. Какой смысл был во всех путешествиях, встречах и беседах, если вы так и не поняли этого? Остается только то, что истинно. Пусть даже восточная философия считает эту истину таким же заблуждением.
Холмс ничего не ответил. Он снова закрыл глаза, и если бы не пальцы, крепко сжимавшие мою руку, я подумал бы самое худшее – таким бесстрастным было его бледное лицо.
- Все это у вас здесь, - Холмс вздрогнул и изумленно взглянул на меня, когда я постучал пальцем по его лбу. – Все эти мысли рождены вашими страхами, тревогами и неуверенностью. И вы в отчаянии уцепились за эту идею, которая, как вам кажется, примирит вас с вашим разочарованием и поможет избежать его впредь. Я не прошу вас избавиться от этих мыслей. Я прошу о другом. Попробуйте для разнообразия поверить тому, что у вас не здесь, а здесь, - и моя рука коснулась его груди. – Вопрос лишь в том, сможете ли вы понять, зачем я вам все это говорю. Но раз уж вы так усовершенствовали свои дедуктивные способности, вы должны это сделать.
Мы с Холмсом пристально глядели друг другу в глаза, и он, кажется, собирался что-то ответить мне. Но в эту минуту на лестнице раздались торопливые шаги, и запыхавшийся голос миссис Хадсон произнес за дверью:
- Мистер Уотсон! Я так виновата перед вами, но, право, вы должны меня простить…
- Снова извинения. Поистине, Уотсон, сегодня не только я чувствую себя виноватым перед вами, - пробормотал Холмс.
Он мягко разжал руку, встал и подошел к двери.
- Входите, миссис Хадсон, - приветливо сказал он, открывая ее.
Наша домовладелица осторожно заглянула внутрь и тут же отвернулась, махнув рукой в сторону восковой головы на столе.
- Нет-нет. Я скажу отсюда. Мистер Уотсон, сегодня приходил посыльный от мистера Сэрстона…
- Не беспокойтесь, дорогая миссис Хадсон. Я знаю, что хотел передать мистер Сэрстон, и даже успел передать ему свой ответ, - весело ответил я. – Входите же.
- Не могу, - шепнула она.
- Если вас все еще пугает эта безобидная поделка, можете больше не опасаться ее, - сказал Холмс, подходя к бюсту и кладя руку ему на голову. – Она мне больше не нужна. Я решил, что это – действительно, не совсем подходящее украшение для нашей гостиной.
- Я могу ее унести? – обрадованно осведомилась миссис Хадсон и, получив в ответ утвердительный кивок, торопливо прошла в комнату и с некоторым опасением взяла бюст в руки.
- Это просто замечательно, должна я вам признаться, мистер Холмс. У меня просто камень с души упал. Я знала, что мистер Уотсон убедит вас избавиться от этой … вещи.
- Вы совершенно правы, миссис Хадсон, - серьезно ответил Холмс, занимая уже свое кресло у камина. – Он целиком и полностью убедил меня в этом.

Конец
Примечания:
1. Материалы для эзотерических размышлений Холмса взяты из романа Ричарда Аппиньянези «Доклад Юкио Мисимы императору».
2. Тетушка миссис Хадсон – пожилая леди из первой главы книги Чарльза Диккенса «Жизнь Дэвида Копперфильда, рассказанная им самим».

@темы: Шерлок Холмс, Наш подарок - 2011, Доктор Уотсон

---

Обоина ко дню рождения мистера Бретта

[Pursa]

Картинка

@темы: Шерлок Холмс, Фан-арт, Наш подарок - 2011

---

рисунок на фест "Наш подарок мистеру Бретту"

[Northern Fox]

Название: нет
Автор: Northern Fox
Техника: ручка, карандаш, бежевая бумага
Предупреждение: не бечено

@темы: Шерлок Холмс, Фан-арт, Наш подарок - 2011

---

Цвет волос Холмса

[Deleted login 58900]

Какого цвета вы представляли волосы у Холмса, читая книгу?

@темы: Шерлок Холмс, Ваше мнение, Персонажи

---

Секрет Шерлока Холмса

[logastr]

Пьеса Джереми Пола "Секрет Шерлока Холмса" была написана специально для Джереми Бретта и Эдварда Хардвика. Впервые она была поставлена в 1988 году, в Лондоне, пользовалась большим успехом, и потом была показана еще в пятнадцати театрах Великобритании.
Больше информации, а также фотографии и аудио-запись можно найти по ссылке - jeremybrett.info/st_holmes.html

СЕКРЕТ ШЕРЛОКА ХОЛМСА

Джереми Пол

Перевод logasr

Акт I

Акт I

Составные декорации представляют комнату Холмса на Бейкер-стрит и врачебный кабинет Уотсона, а так же - место для других действий. При подъеме занавеса, прожектор высвечивает Холмса, который играет на скрипке. Он одинок и загадочен.
Свет гаснет.
Затем прожектор высвечивает Уотсона на авансцене лицом к зрителям. Он в верхней одежде, руки заняты книгами.

Уотсон
Обстоятельства, которые предшествовали моему знакомству с Шерлоком Холмсом — знакомству, которое резко изменило всю мою дальнейшую жизнь — не столь важны. Нужно упомянуть только, что я служил военным врачом во Вторую афганскую компанию. Я был ранен и отправлен домой ввиду пошатнувшегося здоровья. Девять месяцев я прожил в гостинице на Стренде, влача неуютное и бессмысленное существование и спуская гораздо больше денег, чем мог себе позволить. Наконец, мое финансовое положение стало настолько угрожающим, что я понял: необходимо либо бежать из столицы и прозябать где-нибудь в провинции, либо решительно изменить образ жизни. Я не имел ни близких друзей, ни родни, и поэтому полагал себя свободным, как ветер.

Холмс (из-за Уотсона)
Или столь же свободным, сколь может позволить вам армейская пенсия в одиннадцать шиллингов и шесть пенсов в день.

Уотсон поворачивается на голос и видит, как Холмс приближается к нему.

Уотсон
Холмс...

Холмс
Уотсон, говорите правду! Или хотя бы такую правду, которую ваша легковерная публика сможет переварить! Мы не можем обойти вниманием ваш доблестный вклад в ту страшную войну!

Уотсон
Мой вклад в нее был незначительным...

Холмс
Вы были назначены ассистентом хирурга в Пятый Нотамберлендский полк и прибыли в Бомбей как раз когда разгорелась вторая война с Афганистаном. Вы вынуждены были прокладывать себе путь вглубь враждебной страны. Чудом достигли Кандагара. Получили приказ о переводе в Беркширский полк как раз во время фатального сражения при Майванде. Там вы были ранены в плечо афганской пулей, которая разрушила кость и задела подключичную артерию. Вы точно попали бы в руки кровожадных гази, если бы не храбрость и преданность вашего санитара... Как его имя?

Уотсон
Мюррей

Холмс
Мюррей, да. ...Который перебросил вас через седло лошади и благополучно доставил к расположению британских войск.

Уотсон
Это записано. Я писал об этом.

Холмс (не замечая слов Уотсона)
Фраза, которую вы использовали... чтобы описать Лондон, каким вы нашли его по возвращении...

Уотсон
Фраза?

Холмс
Не помните? "Огромная выгребная яма, куда непреодолимо стекаются бездельники и лентяи со всей империи"

Уотсон
Я так сказал?

Холмс
Да! И так как мне известно, что вы никогда не лукавили в своих наблюдениях за жизнью, могу заявить, что это правда! (в сторону) Правда в том, что человек, которого я встретил в химической лаборатории при больнице Барта, был беден, истощен и глубоко разочарован. (Уотсону) Это Стемфорд познакомил нас?

Уотсон
Да, он предупреждал меня насчет вас.

Холмс
Понятия не имею, почему. Я был с ним едва знаком.

Уотсон
Он видел вас в прозекторской, когда вы колотили трупы палкой… чтобы проверить, могут ли синяки появляться после смерти.

Холмс
Ах! Энтузиазм юности! У меня всегда была страсть к конкретному и точному знанию.
Сцена теперь представляет комнату на Бейкер–стрит. На большом письменном столе слева множество самых разных вещей, в том числе скрипка, глобус и персидская туфля (для табака). Рядом стоит диван. Позади него – стул. Правее – мягкое кресло Холмса.
С правой стороны сцены – большой стол со сложным химическим оборудованием. Перед ним – другое кресло и небольшой столик перед ним. На заднике изображена гравюра Доре с лондонскими зданиями и дворами .


Уотсон обращается к публике.

Уотсон
Холмс подыскивал компаньона, который бы согласился разделить с ним жилье… слишком дорогое для его кошелька.

Холмс
Я надеюсь, вы не будете возражать против запаха крепкого табака?

Уотсон проходит вглубь сцены, пока Холмс представляет свою квартиру на Бейкер-стрит в качестве нового жилья Уотсона.

Уотсон
Я сам курю «корабельный».

Холмс
Ну и отлично. Я обычно держу дома химикалии и время от времени ставлю опыты. Это не будет вам мешать?

Уотсон
Ни в коем случае.

Холмс
Дайте подумать – какие же у меня еще недостатки? Это мой стул! (Уотсон собирался сесть, но остается стоять, пока Холмс энергично собирает бумаги с другого стула у небольшого стола). Иногда я впадаю в тоску и могу не раскрывать рта целыми днями. Не нужно думать, что я дуюсь, просто оставьте меня в покое и вскоре я буду в порядке. Ну, а в чем вы может покаяться? Пока мы еще не поселились вместе, хорошо бы узнать друг о друге самое худшее.

Холмс отставляет безуспешные попытки привести в порядок комнату.

Уотсон
Я встаю, когда мне вздумается, и я ужасно ленив. И я возражаю против шума, потому что у меня расшатаны нервы.

Уотсон раскладывает вещи на своем столе

Холмс
А игру на скрипке вы считаете шумом?

Уотсон
Зависит от исполнителя. Хорошая игра на скрипке – это нектар и амброзия, а плохая…

Холмс
О, тогда все в порядке! … Думаю, мы можем считать дело улаженным, если комнаты вам подходят. И вы согласны с условиями.

Уотсон
Да, несомненно.

Холмс протягивает руку для скрепления договора рукопожатием, чуть робко, как будто в раздумьях. Уотсон горячо ее пожимает. Затем он снимает свое пальто и вешает его. В его движениях заметна скованность от раны.

Холмс
Как я понял, вы были в Афганистане?

Уотсон (изумленно)
Да. Как, черт возьми, вы узнали об этом?

Холмс
Ход моих мыслей был таков: стоящий передо мной джентльмен выглядит как медик, но выправка военная. Значит – армейский доктор. Он только что приехал из тропиков, потому что на его лице загар, а это не естественный цвет его кожи – запястья гораздо светлее. Он, очевидно, какое-то время назад подвергся испытаниям и болезни, его левая рука повреждена. Так где мог армейский доктор получить ранение? Конечно в Афганистане.

Уотсон
Великолепно!

Холмс
(пока обходит вокруг стола и садится в кресло, небрежно) Нет, нет, это элементарно. Вся цепочка умозаключений не заняла и секунды.
Холмс просматривает некоторые бумаги из тех, что недавно свалил в мусорную корзину.

Уотсон
Но как вы предполагаете использовать эти способности?

Холмс
(смеясь) Моя профессия – консультирующий детектив. Этим я зарабатываю себе на пропитание.

Уотсон
Вы напоминаете мне Дюпена у Эдгара По…

Холмс
Дюпен…
Холмс швыряет бумаги обратно в корзину и Уотсон понимает, что нечаянно попал в чувствительное место.
Не сомневаюсь, вы полагаете, что сделали мне комплимент. Дюпен – крайне недалекий малый. Этот прием — сбивать своих друзей с мысли каким-нибудь ловким замечанием — дешевый показной трюк!

Уотсон
Он обладал аналитическим гением…

Холмс
И в половину не таким, как в воображении По.

Уотсон
Вы читали Габорио? Лекок подходит под ваше представление о детективе?

Холмс
(язвительно фыркает) Лекок — жалкий ремесленник. От этой книги мне стало по-настоящему дурно. Шесть месяцев устанавливать личность заключенного! Я бы сделал это за двадцать четыре часа. По этой книге можно учить сыщиков, как нельзя работать.

Уотсон решает серьезно проверить детективные способности Холмса. Он достает из шкатулки с памятными вещами золотые карманные часы на цепочке.

Уотсон
Холмс… не сочтите меня дерзким, но я бы хотел подвергнуть ваши способности более серьезному испытанию. (Холмс осторожно берет часы) У меня есть часы, которые только недавно стали моими. Окажите мне любезность, выскажите ваше мнение о характере и привычках прежнего владельца.

Холмс берет лупу, бросает на часы беглый взгляд, а затем возвращает их Уотсону.

Холмс
Слишком мало данных. Их недавно чистили.

Уотсон
(довольный собой) Ага!

Холмс
(через секунду, задумчиво) Подчиняясь вашей просьбе, могу сказать, что эти часы принадлежали вашему старшему брату, который унаследовал их от вашего отца – Д. У. – уже давно умершего. Ваш брат вел беспорядочную жизнь. У него были хорошие перспективы, но он упустил свой шанс. Он жил в бедности, хотя у него и бывали редкие периоды благополучия, и, в конце концов, он спился … и умер. Да, он умер. Это все, что я смог узнать.

Уотсон смотрит на часы потрясенно, потом заметно мрачнеет

Уотсон
Это недостойно, Холмс. Вы откуда-то узнали историю моего несчастного брата. Это Стемфорд вам рассказал? И теперь вы делаете вид, что узнали все это с помощью своего метода. Это, по чести сказать, нехорошо и попахивает шарлатанством.

Холмс
(с грустью) Мой дорогой доктор, я прошу у вас прощения. Взглянув на дело, как на абстрактную проблему, я не принял во внимание, насколько личным и болезненным оно может быть для вас. Я уверяю вас, все же, что я даже не знал, что у вас был брат, пока вы не вручили мне часы. (Уотсон молчит, а Холмс выходит вперед, чтобы продемонстрировать свою дедукцию) Взгляните сами. Видите здесь царапины и помарки от привычки хранить часы в кармане, вместе с монетами и ключами. (Уотсон рассматривает часы через лупу) Это говорит о том, что он был не слишком аккуратен. Часы стоили … пятьдесят гиней? Он был неплохо обеспечен. Однако на часах есть метки ростовщика. Теперь взгляните на мелкие царапинки вокруг отверстия для ключа. Мог ли человек, привыкший к трезвости, нанести эти бороздки? Но вы их обязательно найдете на часах пьющего. А так как эти часы теперь ваши, следовательно, ваш бедный брат уже умер. Я думаю, что в этом нет никакой тайны.

Уотсон
Оригинально.

Холмс
Это элементарно. (Уотсон посрамлен. Холмс устраивается поглубже в кресло с раздраженным видом) Что значит использовать разум в моей профессии? Я знаю, что у меня есть все, чтобы сделать мое имя известным, Уотсон. Никогда еще не было человека, который бы имел природный талант к раскрытию преступлений и приложил бы столько усилий к его совершенствованию, как я. И каков же результат? В наши дни нет ни преступников, ни преступлений! (Встает и шагает позади стола) Все, что есть – бездарные пакости с настолько прозрачными мотивами, что даже служаки Скотленд Ярда могут разгадать их.
Вы фехтуете? (Направляет смычок своей скрипки Уотсону в сердце, шутливо)

Уотсон
Игра в регби за Блекхет была моим самым большим спортивным достижением.

Холмс
Браво!

Холмс уходит. Уотсон обращается к зрителям.

Уотсон
В первую неделю или около того у нас не было визитеров, и я решил, что Холмс также одинок, как и я. Но вскоре, я убедился, что ошибался: череда личностей разнообразного сорта начала появляться у нас в самое неподходящее время. Один маленький темноглазый человечек с лицом, смахивающим на крысу, был представлен мне как мистер Лестрейд. Он был у нас три или четыре раза. Потом я, припоминаю, был седой оборванный старик, похожий на еврея-старьевщика. Почти следом за ним приходила растрепанная пожилая женщина, тащившая за собой хромую собаку.

Холмс возвращается и погружается в работу за своим столом.

Холмс
У меня клиент, Уотсон. Не могли бы вы покинуть комнату на несколько минут?

Уотсон отмахивается и снова обращается к публике.

Уотсон
Следующая вещь, которую я заметил в те дни — невежество Холмса было столько же потрясающе, как и его знания.

У Холмса меняется настроение.

Холмс
Уотсон потрясающе начитан. Может процитировать вам что угодно из современной литературы…

Уотсон
Когда я процитировал ему Томаса Карлейля, он спросил у меня с наивным видом, кто это такой и какое преступление он совершил.

Холмс
Он много знает о теории Коперника…

Холмс садится на стул спиной к Уотсону

Уотсон
Но мое удивление достигло высшей точки, когда я обнаружил, что он не имеет представления о теории Коперника и устройстве солнечной системы.

Холмс
Между тем у меня нет совершенно никаких знаний о подобных вещах.

Уотсон
То, что человек, живущий в девятнадцатом веке, может не знать, что земля вращается вокруг солнца, казалось мне таким поразительным фактом, что я едва мог поверить в это.

Холмс
Видите ли, я полагаю, что человеческий мозг похож на маленький пустой чердак, который вы можете обставить мебелью по своему выбору.

Уотсон
(доставая листок бумаги из кармана) Я составлял список.

Холмс (удивленно)
Список?

Уотсон
(читает) Знания о литературе – ноль. Философии – ноль. Астрономии – ноль. Политики – слабые.
Ботанике – выборочные: хорошо осведомлен о белладонне, опиуме и ядах вообще.

Холмс
Только глупец собирает всякую рухлядь.

Уотсон
Ничего не знает о садоводстве. Знания геологии практические, но ограниченные: прекрасно различает почву из различных местностей.

Холмс
Это ошибка – думать, что маленький чердак может раздвинуть стены…

Уотсон
(продолжает упорно) Знания в химии – глубокие, в анатомии – точные, но не систематические.

Холмс
Поэтому очень важно не тащить в него бесполезные факты, которые занимают место полезных.

Уотсон
Он хорошо знаком с сорока двумя типами следов от велосипедных шин (Холмс смеется).
Его познания в криминальной литературе огромны: кажется, что он знает детали каждого ужасного преступления совершенного в нашем столетии. Играет на скрипке. Отлично фехтует любым оружием и боксирует. Прекрасно разбирается в британском законодательстве.

Холмс
Видите, он перечисляет все мои достоинства и игнорирует свои собственные.

И, наконец, приводится решающий аргумент
Уотсон
Но солнечная система!

Холмс
(нетерпеливо) Зачем это мне, черт возьми! Теперь, когда вы рассказали мне, я постараюсь как можно быстрее это забыть.

Уотсон
Забыть?

Холмс
Вы сказали, что мы вращаемся вокруг солнца. Если бы мы вращались вокруг луны, это бы ни на йоту не изменило бы ничего ни во мне, ни в моей работе.

Холмс отступает назад. Настроение и свет меняются. Звучит музыка. Спиной к зрителям, Холмс снимает пиджак, закатывает рукав рубашки, перетягивает руку жгутом и делает себе инъекцию кокаина. Уотсон, сидящий с газетой, замечает это и с тревогой следит за действиями друга. Когда кокаин оказывает действие, Холмс издает короткий вскрик радости. Уотсон обращается к зрителям, спокойно.

Уотсон
Когда я впервые узнал о его наркомании, я был потрясен. Как медик я знал о ее вреде, который был опаснее для него, чем все шторма, которые сотрясали его бурную жизнь. И все-таки, я понял, что мне не хватает храбрости для того, чтобы вмешаться. Снова и снова я давал себе клятву, что положу всю свою душу, для того, чтобы только избавить моего друга от этой зависимости.

Уотсон скрывается за книгой.
Холмс украдкой выходит на авансцену и высказывает наедине с собой самое сокровенное.

Холмс
Если бы не Уотсон, я бы погиб года через два. Человек нуждается в обществе и не может быть одиноким… Молчаливыми упреками и строгими взглядами Уотсон сдерживал мое пагубное пристрастие. А наши прогулки и беседы… Чистый энтузиазм и широта его взглядов на самые разные предметы помогали мне оставаться в здравом рассудке, когда тьма обступала меня со всех сторон. На свете не было лучшего друга!
А я отвратительно с ним обходился…

Холмс выходит. Уотсон один. Летний вечер. Слышны звуки улицы, в том числе органные трубы. Холмс бодро входит, напевая свадебный марш.

Холмс
Уотсон, вам будет интересно узнать, что я обручен!

Уотсон
(удивленно) Поздравляю, дорогой Холмс. С кем же?

Холмс
С горничной Милвертона. Мне была нужна информация.

Уотсон
О, нет… Обязательно было заходить так далеко?

Холмс
Это был вынужденный шаг. Я – подающий большие надежды водопроводчик по имени Эскотт. Мы гуляли и разговаривали с ней каждый вечер. О, святые небеса, что это были за разговоры!

Уотсон
Но девушка!

Холмс
Тут ничего нельзя поделать, Уотсон. Когда ставки сделаны, нужно стараться разыграть свои карты как можно лучше. Но я рад сообщить, что у меня есть соперник, который конечно заменит меня, стоит мне уйти со сцены. Ах, какая великолепная ночь!

Холмс тут же укладывается спать на диван, взгромоздя ноги на подлокотник. Уотсон отходит назад. Звуки летнего вечера доносятся с улицы. Уотсон обращается к публике.

Уотсон
В жизни Холмса была только одна женщина. Ее имя Ирэн Адлер, оперная певица из Нью-Джерси, возлюбленная короля и женщина самой удивительной красоты, какой мне только доводилось видеть. (Переходит на левую сторону сцены) Не то чтобы Холмс испытывал к ней чувства, похожие на любовь. Для изощренного мыслителя допустить такое вторжение в свой внутренний мир означало бы внести туда смятение, которое свело бы на нет все завоевания его разума. Но когда он говорит о ней, или упоминает о ее фотографии, он говорит о ней с уважением — «Та женщина».

Холмс все еще на диване, внезапно меняя настроение

Холмс
Уотсон! Те небольшие отчеты, что вы составляете о наших делах… Я не могу поздравить вас с этим. Расследование есть точная наука, или, по крайней мере, должно ею быть. О нем надо рассказывать в такой же бесстрастной и точной манере. Вы же попытались расцветить их романтизмом, что производит тот же эффект, как если бы любовную историю с тайным побегом вставить в пятый постулат Эвклида.

Уотсон
(явно уязвленный) А поначалу, как я, кажется, помню, вы хвалили меня за правдивые наблюдения.

Холмс
То, что вы наблюдаете, сильно разнится с тем, что ваше перо оставляет на бумаге.

Уотсон
Но неужели вы хотели бы, чтобы я описал вас со всеми изъянами, как есть? Право, Холмс, я думаю, что ваши нападки необоснованны. Я представил вас широкой публике, которая проявила жадный интерес к вашим приключениям, и продолжает требовать еще. Мои ничтожные слова принесли вам славу самого сильного и самого нужного человека в Лондоне. Я создал вам деловую репутацию! Кто бы знал Шерлока Холмса, кто бы знал Бейкер-стрит без моих публикаций! (Отворачивается в негодовании)

Холмс
(слегка пристыженный) Уотсон, мой дорогой друг, вы слишком чувствительны. Не можете перенести и капельку критики.

Уотсон
А вы сами, Холмс? Вы можете? Что бы вы сказали, если бы я написал о ваших неудачах?

Холмс
Каких неудачах? (Садится на диван и смеется, но Уотсон не отвечает) О, это шутка!
Уотсон, ваше значение для меня трудно переоценить. Это и вправду были необоснованные нападки, за которые вы вправе упрекать меня. Когда мой разум бездействует, я не могу сдерживаться. Как вы выносили это все эти годы, я никогда не смогу понять…

Уотсон
Я выносил это, старина, потому что, как и вы, должен был зарабатывать себе на жизнь.

Обстановка меняется. Сумерки. С улицы доносятся крики пьяниц. Кричит женщина. Раздается свисток полицейского. Кто-то бежит по булыжной мостовой. Холмс берет свою трость и цилиндр. Он обращается к публике.

Холмс
Уотсон прав. Времена тяжелые. Мы приближаемся к концу столетия, и богатые становятся еще богаче, а бедняки все больше погрязают в нищете. (Холмс смотрит через окно на Уотсона, который одет теперь в верхнюю одежду) Смотрите, Уотсон, те маленькие уличные мальчишки… оборванцы…Взгляните на их босые ноги и нетерпеливые, выжидающие лица.

Звук едущего поезда. Уотсон и Холмс устанавливают стулья друг напротив друга и садятся. Освещение мигает. Они в вагоне. Холмс смотрит в окно.

Холмс
Уотсон! Как весело выезжать из Лондона по одной из железнодорожных линий, протянутых поверху, и позволяющих смотреть вниз, на дома…

Уотсон
Здесь? В Клепхеме? Что за радость, смотреть на скопища школ-интернатов, словно огромные скопления клеток?

Холмс
Маяки, дружище! Вестники будущего! Клетки с сотней семян света в каждой, из которых произрастет более разумная, лучшая Англия будущего.

Пауза. Звук поезда стихает. Уотсон обращается к зрителям.

Уотсон
Я не перестаю удивляться этому. Неожиданной глубине взглядов Холмса и его способности к сопереживанию. Он часто отказывал в помощи сильным и богатым, если они не вызывали у него симпатии, и в тоже время посвящал целые недели напряженного труда делу какого-нибудь скромного клиента. Не знаю, было ли это проявлением его одухотворенности или просто капризом.

Холмс
(перебивая) Уотсон…

Уотсон поворачивается и видит, что Холмс смотрит в пустоту,
глубоко погруженный в свои мысли.

Уотсон
Холмс? (трогает его за плечо. Холмс поднимает взгляд)

Холмс
Мой дорогой друг, простите. Я был далеко отсюда. Вы что-то сказали?

Уотсон
Вы позвали меня.

Холмс
Да? Ну, хорошо…

Холмс опять погружается в свои мысли. Свет гаснет и высвечивает его одного.

Холмс
Равнодушие родителей… к своим детям. Мой брат и я, загнанные… согласно традициям воспитания… в такую холодную, мрачную, ханжескую темную атмосферу, что мы даже не могли общаться друг с другом. Мой отец никогда не отлучался из дома, но все равно — отсутствовал. Мы слышали его шаги в кабинете, его голос, но я едва ли обменялся с ним хоть одним словом, прежде чем мне исполнилось двенадцать. А моя бедная мать медленно увядала от болезни, но я никогда не видел ее слез, ни разу.
И эта мерзкая сиделка. Этот дом. Ужас молчания.

Освещение меняется. Летний вечер. По сцене бегают солнечные блики. Холмс и Уотсон прогуливаются в парке. В отдалении духовой оркестр играет «Иоланту» .

Холмс
Мои предки были сельскими сквайрами, Уотсон, и вели образ жизни, типичный для этого класса. И все же, выбором собственного жизненного пути я обязан своей бабушке, которая была сестрой Верне, французского художника. Артистизм в крови, порой, принимает странные формы.

Уотсон
Почему вы думаете, что ваши способности наследственные?

Холмс
Потому что мой брат Майкрофт обладает ими в гораздо большей степени, чем я.

Уотсон
(удивленно) Я и не знал, что у вас есть брат или какие-нибудь еще родственники! И что вы признаете превосходство своего брата…

Холмс
(смеется) Мой дорогой Уотсон, я не считаю скромность достоинством, поэтому если я говорю, что Майкрофт превосходит меня по остроте своих наблюдений, то вы можете быть уверенны, что это точная, подлинная правда.

Уотсон
Он использует свои возможности для детективной работы?

Холмс
(опять смеется) Если бы искусство дедукции начиналось и заканчивалось размышлениями в кресле, мой брат был бы величайшим детективом, которого только знал мир. Но у него нет амбиций и совсем нет энергии для этого.

Уотсон
Чем же он тогда занимается?

Холмс
Он работает на Британское правительство. (Они оба смеются) Вы могли бы даже сказать, что иногда он и есть Британское правительство.

Уотсон
Мой дорогой Холмс!

Холмс
Это правда. Благодаря своим способностям он хранит в своей голове факты о любом ныне живущем человеке. Министры зависят от него. Не раз и не два его слово изменяло национальную политику. Он — Юпитер, Уотсон . И все же характер принуждает его довольствоваться жалованием в каких-то четыреста пятьдесят фунтов в год… Он не получает ни почестей, ни званий, но остается самым незаменимым человеком в стране. (Теперь они на Пелл Мелл ) Вы видите этот подъезд? Это вход в клуб «Диоген».

Уотсон
Не припоминаю такого названия.

Холмс
Конечно, нет. Вы знаете, как много мужчин в Лондоне из мизантропии или застенчивости не имеет никакой нужды в компании?

Уотсон
(улыбаясь) И все-таки склонны к удобным креслам и свежим газетам?

Холмс
Точно. Клуб «Диоген» был основан именно для их удобства. И теперь в нем состоят самые необщительные лондонцы из числа противников всяких клубов. Никому из участников не разрешается обращаться к другим даже с малейшим замечанием, и вообще, разговаривать в клубе не позволено ни при каких обстоятельствах, кроме как в специальной Комнате Посетителей. Мой брат один из основателей клуба, и я сам убедился, что атмосфера там самая умиротворяющая.

Уотсон
Ваш брат теперь там? Вы позволите познакомиться с ним?

Холмс
Он бывает здесь каждый день с без четверти пяти до без двадцати минут восемь (смотрит на часы) О, мы опоздали на пять минут. В другой день, Уотсон.

Уотсон
(когда они поворачивают) Должно быть, он был примечательным ребенком, раз вы росли вместе. Ваша домашняя жизнь наверняка была наполнена необычайными интеллектуальными упражнениями.

Холмс
О, так и было! (в сторону) Как многое в нашей жизни мы утаиваем от друзей, даже от таких близких друзей, как мой Уотсон, как много скрываем… (Уотсону) Действительно наполнена…

Уотсон
(зрителям) Мне очень приятно, когда Холмс чувствует возможность откровенно говорить о себе. Это сглаживает то впечатление, которое он производит обычно, в том числе и на меня – обособленный индивидуум, мозг без сердца, столь же неполноценный в области человеческих чувств, сколь совершенный в интеллектуальной сфере.

Уотсон выходит. Затем возвращается, и находит Холмса сидящим за столом с химическими приборами, погруженного в эксперимент.

Холмс
Вы пришли как раз к развязке, Уотсон. Если эта бумага останется синей – хорошо, а если она станет красной – это будет стоить человеческой жизни. (Уотсон заинтересованно наблюдает, как Холмс опускает лакмусовую бумагу в пробирку) Хм, я так и думал. Я буду к вашим услугами через минуту. Вы найдете табак в персидской туфле. (Уотсон берет табак из туфли, пока Холмс заканчивает эксперимент, затем снова поворачивается) Очень банальное элементарное убийство. У вас ведь есть кое-что получше, я полагаю? Вы неистовый вестник преступления, Уотсон. В чем дело?

Уотсон
Я женюсь, Холмс. (На лице Холмса никаких эмоций) На Мэри Морстен.

Холмс
А, ей достались сокровища Агры!

Уотсон
Нет, вы ведь помните, что фортуна ей не улыбнулась.

Холмс
(одновременно с Уотсоном) Я очень рад, что вы чувствуете себя настолько здоровым после всех испытаний, что выпали на вашу долю в Афганистане, что готовы вступить в брак.

Холмс сердечно пожимает Уотсону руку.

Уотсон
Ну, я должен вас благодарить за это. Знакомство с вами восстановило мое душевное состояние.

Холмс
(в тот же момент) Вы покинете Бейкер-стрит?

Уотсон
Естественно. Вы знаете, что все это время я жаждал вернуться к медицине. Мне удалось приобрести практику.

Холмс
И для практики нужна жена.

Уотсон
(осторожно улыбается) Это помогает.

Холмс
Превосходно, мой дорогой друг, это непременно надо отпраздновать!

Уотсон
Я приглашу Мэри?

Холмс
О… (он не подумал об этом) Без всякий сомнений. Да, пригласите ее. Мы поведем милое юное создание в Ковент Гарден. Мне кажется, это вечер Вагнера.

Уотсон начинает собирать свои вещи. Звучит музыка.

Уотсон
Я, естественно, обсудил с ней свою роль вашего биографа и частого участника ваших приключений. И она с радостью уверила меня, что не имеет ни малейших возражений против того, чтобы это продолжалось, если время будет мне позволять…

Холмс
Не многие из тех женщин, Уотсон, которых я знал, были бы столь же щедры. Я уже люблю ее.

Уотсон, обрадованный великодушием Холмса, покидает сцену и Бейкер-стрит. Холмс остается один на сцене. Окликает Уотсона и машет ему вслед.

Холмс
Удачи!
(настроение и свет меняются) Мэри Морстен восхитительна. Им будет хорошо с Уотсоном, я не сомневаюсь.
Садится в кресло Уотсона, напевает мелодию, его пальцы тянутся к скрипке, но потом сгибают руку, как при инъекции кокаина.
Холмс
Я погиб без моего Босуэлла.
Холмс погружается в глубокое одиночество.

Уотсон выходит к авансцене, обращается к зрителям

Уотсон
В течение первых месяцев после моей женитьбы, я мало виделся с Холмсом. Я был поглощен семейным счастьем, и домашние радости целиком поглотили мое внимание. В то время Холмс, богемной натуре которого были противны любые формы общественной жизни, оставался в нашей квартире на Бейкер-стрит (Обходит Холмса, который сидит, не обращая внимание на присутствие Уотсона) чередуя инъекции кокаина и бурную деятельность, сонную дремоту свойственную наркоману и яркую активность своей подлинной энергичной натуры.

Уотсон уходит. Настроение меняется снова на более темное, угрожающее, усиленное звуком. Холмс ощущает присутствие Мориарти. Его тень пересекает освещенную лондонскую улицу в клубящемся тумане. Холмс встревожен и напуган.

Холмс
Профессор Мориарти, я полагаю? (Тень останавливается. Тишина)
Если настанет время, мой друг, если настанет время…

Тень продолжает движение. Слышен голос Уотсона, который звучит как бы в голове Холмса.

Уотсон
Холмс? (Холмс остается неподвижным). Могу я быть вам полезным?

Холмс
Ваше присутствие было бы неоценимо.

Уотсон
Вы говорите об опасности. Вы чего-то боитесь?

Холмс
Да.

Уотсон
Чего?

Холмс (ужасающе кричит)
Духового ружья!

Теперь голос Уотсона слышен за кулисами
Уотсон
Холмс?

Холмс
(со вздохом облегчения) Мой друг…

Холмс встает со стула, поскольку Уотсон в верхней одежде выходит на свет.

Уотсон
Как вы поживаете, мой дорогой друг? Я принес вам пирог. Мэри испекла его специально для вас.

Уотсон отдает посуду с пирогом. Холмс быстро заглядывает внутрь и ставит посуду на стол.

Холмс
Как любезно. И как поживает мисс Морстен?

Уотсон
У миссис Уотсон все прекрасно. Она передает вам привет.

Пауза.

Холмс
Уотсон, я думаю, что вы достаточно хорошо меня знаете, что бы понимать, что меня ни в коем случае нельзя назвать трусливым человеком. В тоже время, отказываться признать опасность, когда она так близко от тебя, это глупость, а не храбрость. Не могли бы вы дать мне спички. (Уотсон поджигает сигарету Холмса и видит, что его взгляд, направленный вперед, замер в трансе. Через мгновение Холмс снова приходит в себя) Вы вероятно никогда не слышали о профессоре Мориарти?

Уотсон
Никогда.

Холмс внезапно резким движением отбегает вглубь сцены.

Холмс
О, это гениально и поразительно! Человек опутал своей сетью весь Лондон, и никто даже не слышал о нем. Это возносит его на вершину мира!

Уотсон
Что он сделал?

Холмс говорит быстро и с горячностью, и Уотсон понимает, что он под воздействием кокаина.

Холмс
Он – Наполеон преступного мира, Уотсон! Он – организатор половины всех злодеяний и почти всех нераскрытых преступлений в этом огромном городе. Он гений, философ, мыслитель! Он неподвижен, как паук в центре своей паутины, но у этой сети тысячи нитей, и он отлично улавливает дрожание каждой из них…

Уотсон не выдерживает, перебивает Холмса рассерженно.

Уотсон
Что сегодня? Морфий или кокаин?

Холмс смеется, но затем сникает

Холмс
Кокаин. Семипроцентный раствор. Хотите попробовать?

Уотсон
(рассерженно) Нет, конечно. Мой организм еще не достаточно восстановился после Афганской компании, и я не могу себе позволить дополнительные нагрузки.

Холмс
Возможно, вы правы Уотсон. Я могу предположить, что действие кокаина вредит физическому состоянию. Однако он так стимулирует и проясняет мозг, что его побочные действия имеют для меня мало значения.

Уотсон
Но вы только подумайте! Взвесьте все обстоятельства! Ваш разум может быть возбужден и взвинчен, но это болезненный, нездоровый процесс, который все больше и больше меняет ткани мозга и может, в конце концов, привести к его полной неработоспособности. (Щупает пульс Холмса) И еще вам прекрасно известно, что в результате последует черная депрессия. Уверен, что игра не стоит свеч. Запомните, я говорю вам это не только как друг, но и как врач.

Уотсон встает на колени перед Холмсом, его тон полон крайнего беспокойства.

Холмс (отвечает неистово)
Мой разум бунтует в бездействии! Дайте мне проблему! Дайте мне работу! Дайте мне самый замысловатый шифр или самую сложную загадку, тут я в своей собственной стихии. Тогда я могу обходиться без искусственных стимуляторов. Но я ненавижу рутину обыденного существования, я жажду умственных достижений! Именно поэтому я избрал свою оригинальную профессию, или, скорее, создал ее, поскольку я – единственный в мире!

Холмс быстро выходит. Свет гаснет. Уотсон обращается к аудитории.

Уотсон
Напряжение, связанное с колоссальными умственными усилиями, которые Холмс тратил на решения многих дел, его пристрастие к наркотикам, и его навязчивая идея о профессоре Мориарти – все это заставляет меня беспокоиться о нем.
Свет переходит на кабинет Уотсона. Поздний вечер. Небольшой стол, заваленный бумагами доктора, стул, вертикальная вешалка для одежды. Уотсон, работая допоздна, сидит за столом, освещенным лучом света. Холмс, одетый в длинный серый плащ и фетровую шляпу, осторожно входит, незамеченный. Он настроен спокойно и даже чувствует свою вину. Уотсон не замечает его. Холмс выглядит как странная темная птица с серым оперением.

Холмс
Ах, Уотсон, я надеюсь, что еще не слишком поздно, чтобы побеспокоить вас.

Уотсон
Мой дорогой друг, прошу вас, заходите.

Холмс
Вы выглядите удивленным, но не пораженным! И спокойным тоже, мне кажется. И вы все также курите Аркадскую смесь как в ваши холостяцкие дни. На это безошибочно указывает пушистый пепел на вашем лацкане. (Уотсон смотрит на свой пиджак, потом отряхивает его рукой. Он видит, что Холмс улыбается ему). Вы не приютите меня на ночь?

Уотсон
С удовольствием.

Холмс
Вы рассказывали мне, что у вас есть отдельная комната, и я вижу, что у вас нет сейчас посетителей. Ваша вешалка говорит о многом.

Уотсон
Я буду рад, если вы останетесь

Холмс
Спасибо. Тогда я займу свободный крючок. (Вешает свою фетровую шляпу, проходит перед столом. Его внимание внезапно привлекает пятно на полу) Я вижу, что, к сожалению, у вас в доме были рабочий. Он - символ зла. Надеюсь, не водопровод?
(Ложится на живот, чтобы внимательнее рассмотреть пятна на полу)
Он оставил две метки от гвоздей на своих ботинках на вашем линолеуме, вот тут свет падает на них. (Поднимается. Когда Уотсон собирается говорить) Нет, спасибо, я поужинал в Ватерлоо. Миссис Уотсон дома?

Уотсон
Нет… она в гостях.

Холмс
Точно! Вы один?

Уотсон
Совершенно.

Холмс
Значит, мне легче будет предложить вам поехать со мной на недельку на континент. (Поспешно забирает свою шляпу и почти уходит, но возвращается на секунду) В Швейцарию.

Свет на Холмсе гаснет и он уходит. Уотсон выходит вперед и обращается к зрителям. Декорации меняются и представляют собой теперь Рейхенбахский водопад. Перед сценическим задником появляется изображение водопада, которое быстро разворачивается и заполняет все пространство сцены. Шум падающей воды усиливается.

Уотсон
Все, что случилось в ту роковую поездку в точности описано. Это не та тема, на которой бы я охотно задержался. Позвольте мне только сказать, на случай если здесь кто-то не осведомлен о том, что случилось недалеко от швейцарского селения Мейринген, там, где поток Рейхенбахского водопада, наполненный тающими снегами, низвергается в огромную пропасть…
Холмс в последний раз противостоял своему заклятому врагу Мориарти.

Гром, молния, шум водопада. Уотсон поворачивается спиной и кричит …
От его голоса раскатывается эхо.

Уотсон
Холмс! Холмс!

Холмс и Мориарти падают в водопад после титанической борьбы. Постепенно видение исчезает, шум водопада стихает. Последняя вспышка молнии и зловещая тишина. Когда свет зажигается, Уотсон сидит за столом один, лицом к зрителям.

Уотсон
Я потерял друга. Человека, которого я считал лучшим и мудрейшим из всех людей, которых я когда-либо знал.

Фигура Холмса высвечивается на заднем плане, окутанная мистическим светом.

Холмс
Какая удивительная вещь – роза. Нигде так не нужна дедукция, как в религии! Мыслитель может поднять ее до точной науки. Мне кажется, что нашей возвышенной верой в божественное провидение мы обязаны цветам. Все остальное: наша сила, наши желания, наша пища – действительно необходимы нам для нашего существования в первую очередь. Но роза – сверх всего. Ее запах и цвет украшают жизнь, но не являются условием ее существования. Только Бог мог сотворить подобное, и поэтому я говорю, что цветы дают нам надежду.

Луч света передвигается с Холмса на Уотсона, который сидит, обхватив голову руками.

Уотсон
Холмс?

Холмс (бесплотный голос)
Я здесь, мой друг…

Уотсон (не слыша)
Холмс? Я могу быть вам полезен?

Его вопрос смешивается с неотчетливым эхом от смеха Мориарти. Уотсон взволнован.
Выбивает пепел из своей трубки и принимается ходить перед своим креслом. Он подавлен.

Уотсон
Чувство утраты усилила внезапная трагическая смерть моей жены Мэри…

Пауза

Холмс
(бесплотный голос) Уотсон… работа – лучшее лекарство от горя.

Уотсон слегка кивает в знак благодарности своему отсутствующему другу, затем, с большим усилием стряхивает с себя свое безотрадное настроение. Он берет стопку документов со своего стола и обращается к аудитории.

Уотсон
Можно предположить, что мои близкие отношения с Шерлоком Холмсом пробудили во мне глубокий интерес к расследованию преступлений. Среди этих незаконченных дел был случай с мистером Джеймсом Филимором, который вернулся в свой собственный дом за забытым зонтиком, и больше его никто не видел в целом мире. Не менее интересно дело о гребном катере Алисия, который однажды утром вошел в небольшой участок тумана, из которого больше никогда не появился. И никто больше не слышал ни о нем, ни о команде. Третий случай, достойный упоминания – это случай Изадора Персена, известного журналиста и дуэлянта, который был найден с совершенно обезумевшим взглядом. Перед ним лежала спичечная коробка, содержащая удивительную личинку неизвестного науке насекомого. (Пауза) После исчезновения моего друга три года назад, я не прекращал внимательно читать о примечательных делах, о которых сообщалось в газетах. И даже не раз пытался использовать его метод… хотя и безуспешно. (Снимает пальто и надевает белый врачебный халат) Один из таких случаев – недавнее трагическое убийство благородного Рональда Адера.
Я стоял у дома, где произошел этот ужасный случай, когда со мной случайно столкнулся пожилой продавец книг. От столкновения он выронил свою ношу, и встретил мои извинения с презрительным ворчанием.

Дневной свет освещает кабинет Уотсона. Уотсон стоит напротив сгорбленного старика-букиниста с острым сморщенным лицом, выступающим посреди белых всклокоченных волос. В руках он держит несколько старых фолиантов. Говорит странным каркающим голосом.

Букинист
Я совестливый человек, сэр. Когда я увидел, как вы входите в этот дом, сэр, я решил, что должен пойти и увидеть доброго доктора, и сказать ему, что если я был груб с ним, я не имел в виду ничего дурного…

Уотсон
Вы делаете из мухи слона. Могу я поинтересоваться, знакомы ли мы?

Букинист
Хорошо, сэр. Если это не слишком большая наглость с моей стороны, могу сказать, что я ваш сосед. Вы можете найти мой маленький магазинчик на углу Черч-стрит. Я всегда буду счастлив видеть вас.

Уотсон
Боюсь, я чрезвычайно занят…

Букинист (игнорируя протесты)
Вот, выберите сами. Есть Птицы Британии, Катулл, и Священная война.

Он сует книги в руки Уотсону и спотыкается о стул.

Уотсон
Я вынужден попросить вас уйти…
Уотсон быстро выходит в поисках помощи

Букинист
Любую отдам за бесценок! (Он снова на ногах и переходит за стол. Поднимается)
Это то, что нужно, чтобы пополнить вашу библиотеку.

Уотсон возвращается.

Уотсон
У меня сейчас много пациентов, требующих срочного внимания…

Букинист оправляется, и становится Холмсом без маскировки.

Уотсон
Холмс?

Холмс
Как славно выпрямиться, Уотсон. Это не шутка, когда человек должен стать ниже на фут на несколько часов подряд.
Он потягивается и улыбается. Сгибает ноги.

Уотсон
(повторяя) Холмс?
Уотсон падает в обморок

Холмс
Уотсон! (смотрит через стол на лежащую фигуру Уотсона в крайнем изумлении) Уотсон? Приношу тысячу извинений. Я не думал, что это произведет такой эффект.

ЗАНАВЕС

второй акт в комментариях

@темы: Шерлок Холмс, Джен, Переводы, Наш подарок - 2011, Доктор Уотсон, Литература

---

Dancing gentlemen

[Karla Frazetty]

Подарок в виде серии набросков)

Dancing gentlemen by ~KarlaFrazetty on deviantART

@темы: Шерлок Холмс, ДевиантАрт, Фан-арт, Наш подарок - 2011, Доктор Уотсон, Слэш

---

Touch me

[koudai]

Я очень люблю Джереми Бретта в других ролях. Это не противоречит тому, что я люблю его как Холмса, совсем нет, просто пересматриваю Идеального мужа, Номер, ПДГ так же часто. И везде, где есть романтическая линия, даже там, где она вторична/не важна/должна быть смешной - он влюблен в свою партнершу. Это невозможно описать словами, но сомнений не возникает - именно влюблен.
А что же партнерша?



Ютьюб забанил за плагиат, надеюсь, этот плеер открывается не только у меня.

@темы: Гет, Юмор, Наш подарок - 2011, Экранизация с Джереми Бреттом, Клипы

---

Знакомство

[Sectumsempra.]

Цикл (пока без названия)
Часть I, "Знакомство".
Автор:  Sectumsempra.
Размер: миди
Категория: преслэш
Рейтинг: PG-15

Глава 1. Знакомство
Джон Уотсон

Суета Лондона на время усыпила мою бдительность. Увы, я был полностью предоставлен сам себе. Мой брат успел промотать всё, что оставалось после смерти отца, и мне достались только фамильные часы и пятьдесят фунтов, которые, каюсь, я спустил на скачках. На одну военную пенсию прожить я бы смог, но вот жильё в столице оказалось не по карману, а переезжать в провинцию не хотелось.
Военные тяготы на какое-то время отвратили меня от профессии. Я тешил себя иллюзиями, что немного отдохну и вернусь к хирургии. Хотя бы в тот же госпиталь Св. Варфоломея, где проработал пусть и недолго, но зарекомендовал себя с лучшей стороны. Тот день, когда мне втемяшилась в голову мысль стать военным врачом, я считал самым неудачным в своей жизни.
Новогодние праздники окончательно ввергли меня в пучину уныния. И пока Лондон веселился, я изучал газеты в поисках подходящего объявления о найме жилья. Газета же торчала у меня из кармана, когда я заглянул в бар Критерион, продолжая тратить деньги с каким-то упрямым ожесточением. Я только успел подойти к стойке, как кто-то хлопнул меня по плечу, и я поморщился от боли.
- Сэр, не могли бы вы… - начал я раздражённо и обернулся. – Ба! Стэмфорд!
Он был моим фельдшером в госпитале, а сейчас, судя по важному виду, костюму с иголочки и намечающемуся брюшку, выбился в доктора. Мы пожали друг другу руки и решили позавтракать вместе, отправившись в небольшой ресторанчик на Хай-Холборн. В кэбе я коротко рассказал приятелю о своих злоключениях, получив немалое удовольствие от искреннего интереса и сочувствия с его стороны.
- И что вы собираетесь делать? – поинтересовался он.
- Для начала мне нужно найти пристойное жильё с кем-то на паях. Но сосед – это всегда лотерея. Никогда не знаешь, кто попадётся. Пока что ни объявления, ни два знакомства не принесли нужного результата.
Стэмфорд задумался.
- У меня есть знакомый, который у нас частенько ошивается в лаборатории. Странный малый, но, несомненно, порядочный человек, из хорошей семьи. Закончил Кембридж.
- И какой факультет?
- Не знаю. Откровенно говоря, я не совсем понимаю, чего он хочет добиться в жизни, этот Шерлок Холмс.
- Какое редкое имя.
- Да уж. Мне кажется, по образованию он юрист, но практика его не привлекает. Зато он первоклассный химик и хорошо разбирается в анатомии.
- Пошёл не по той стезе?
Стэмфорд пожал плечами.
- Из него не так просто вытянуть о себе хоть что-то. Холмс скрытен и не очень-то общителен. Недавно он пожаловался мне, что подыскал хорошую квартиру, но она ему не по карману. Хотите, я вас с ним познакомлю?
- Пожалуй, - согласился я, думая, что время мне всё равно девать некуда, а кто знает – вдруг это подходящий для меня вариант?
После завтрака мы отправились в госпиталь. Стэмфорд, видимо, подумал, что я уж очень охотно согласился на знакомство, потому решил добавить и чего-нибудь компрометирующего в портрет Шерлока Холмса. Особенно меня позабавило упоминание о том, что тот колотит палкой трупы в анатомичке, чтобы проверить, образуются ли синяки после смерти. На мой взгляд, такое странное занятие как раз говорило об увлечении медициной, хотя Стэмфорд это упорно отрицал.
Шерлока Холмса мы нашли в лаборатории. Чуть только захлопнулась дверь, как он бросился к нам навстречу, сияя, как новенькая гинея. Ошеломлённый напором и силой рукопожатия, я терпеливо и не без интереса выслушал его речь о новом реактиве, который мог обнаружить гемоглобин при самом ничтожном процентном содержании крови. Надо сказать, что сам опыт был довольно впечатляющ, что уж тут. Хотя я никогда не интересовался судебной медициной, которая у нас всё ещё находилась в зачаточном состоянии, идея по применению этого реактива показалась мне вполне резонной. Слушая, как мистер Холмс сыплет примерами из уголовной хроники, я наконец-то смог его рассмотреть. Он явно был моложе меня, но не настолько, чтобы до сих пор находиться в свободном плаванье и не озаботиться поиском постоянного занятия. Говоря с ним, я вынужден был немного задирать голову, глядя на резкие черты лица, сейчас озарённые энтузиазмом и даже казавшиеся привлекательными. Судя по решительному подбородку, воли Холмсу было не занимать. Каштановые волосы он зачёсывал назад, открывая высокий лоб мыслителя. Его, конечно, нельзя было назвать красавцем, но он производил приятное впечатление своей подтянутостью и осанкой, хотя у высоких людей зачастую вырабатывается привычка сутулиться.
- Холмс, это всё, конечно, очень интересно, - прервал его Стэмфорд, - но мы пришли по делу.
- Разумеется. - Он был немного разочарован. – Отставной хирург, только что из Афганистана, ищете недорогое жильё, верно?
- Как вы узнали? – искренне поразился я.
- Это пустяки. Я подыскал довольно милую квартиру на Бейкер-стрит. Хозяйка – вдова средних лет и для шотландки запрашивает вполне по-божески.
Я усмехнулся.
- Что ж, я согласен посмотреть на жильё. – Мне терять особо было нечего, а Шерлок Холмс показался любопытным малым.
Тот ещё раз окинул меня цепким взглядом.
- Вы курите крепкий табак. Тем лучше. Я тоже завзятый курильщик. Но как вы относитесь к музыке? Иногда я играю на скрипке.
Какой разносторонне одарённый человек.
- Надеюсь, хорошо? – спросил я с улыбкой. – У меня расшатаны нервы после Афганистана, как вы справедливо заметили.
Он только кивнул и что-то неопределенно хмыкнул.
- Тогда встретимся завтра? Скажем, в полдень. Вас это устроит, доктор Уотсон?
- Вполне, - легко согласился я, пообещав заехать за ним в госпиталь.
Когда мы вышли из лаборатории, я спросил Стэмфорда почти с детским любопытством:
- Скажите, а как он узнал, что я приехал из Афганистана?
- То-то и оно. Он видит всех насквозь. Иногда это ужасно раздражает, но многие бы с удовольствием узнали, как он до всего допытывается.
Это было необычно, интересно и даже захватывающе, так что на другой день, подстёгиваемый азартом, я приехал за Холмсом раньше назначенного времени. Он просил меня немного подождать, и, усевшись на стул, я наблюдал, как мой новый знакомый проводит какие-то непонятные и довольно вонючие опыты. Движения его пальцев были точными и выверенными. Я поразился, насколько деликатно он обращается с предметами и какой порядок у него на лабораторном столе. Подумалось, что придётся немного последить за собой – жить с таким аккуратистом под одной крышей мне будет нелегко. Одежда Холмса тоже наводила на мысль о его исключительной аккуратности. Конечно, работая, он снял галстук, и расстегнул белоснежный воротничок, открывая жилистую и крепкую шею. Жилет сидел идеально, а пиджак, висевший на спинке стула поодаль, на мой вкус был даже слишком элегантен. Кажется, Холмс совсем забыл о моём присутствии. Ожидая результата опыта, он отошёл от стола, достал из кармана пиджака портсигар и закурил папиросу, поглядывая на свои реторты и колбы с таким видом, словно рассматривал произведение искусства. На его лице появилось почти мечтательное выражение.
- Потерпите, доктор, - сказал он неожиданно, - полдень ещё не наступил.
Посмотрев на меня, он улыбнулся.
- Как точно вы отмеряете время, - заметил я, невольно улыбнувшись в ответ.
- Привычка.
Наконец, он собрал выделившуюся прозрачную жидкость в пузырёк, заткнул его пробкой и запер в шкаф, потом отключил горелку, оставил инструкции лаборанту, надел свой щегольской пиджак и повязал галстук. И тут наши часы почти одновременно прозвонили полдень. Мы рассмеялись и отправились смотреть квартиру.

Я не ожидал, что она окажется такой уютной и комфортабельной. Просторная гостиная с эркером, в котором помещался обеденный стол, а у второго окна – письменный; две удобных спальни – мы сошлись на том, что я займу ту, что выше этажом. Холмс сослался на то, что иногда засиживается допоздна за опытами. Разумеется, вдыхать химикалии мне не хотелось, но в результате я ничуть не прогадал – мне никогда не нравились узкие комнаты.
Когда я узнал о сумме, что причиталась с меня, то заподозрил хозяйку в склонности к филантропии, и поспешил заверить, что меня всё устраивает. Мы заключили договор о найме, и в тот же вечер я перевёз свои немудреные пожитки. Холмс появился на Бейкер-стрит утром. Ему пришлось отлучаться, чтобы проследить за доставкой ящиков, где, как потом выяснилось, находились химические приборы. Я совершенно не был против того, что он устроил себе уголок для опытов и занял один из шкафов под все эти пузырьки и колбы. Пару дней мы обживались, пристраивая каждую вещь на лучшее для неё место. Несколько весёлых минут доставила мне медвежья шкура, которую Холмс поместил у камина между креслами. Как он сказал, это то немногое, что осталось от вещей из родительского имения, проданного после смерти отца. Выходило, что мой компаньон так же одинок, как и я.

Прожив с Холмсом несколько дней в одной квартире, я убедился, что мои опасения насчёт его аккуратности были преждевременными. И хотя он был чистоплотен, как кот, всегда выбрит, элегантен и подтянут, но вокруг себя он постепенно создавал то, что принято называть художественным беспорядком. Единственным местом, где всё стояло на своих местах, был его химический уголок. У него имелась склонность к некоторой театральщине – взять, например, привычку держать табак в носке персидской туфли и прикалывать кинжалом к каминной полке письма, на которые он собирался отвечать. Он зачем-то собирал вырезки из газет, аккуратно вклеивая их в альбомы, но сами газеты убрать забывал, и мне приходилось спрашивать, можно ли их сжечь в камине, или они ещё нужны. При этом Холмс смотрел на обрезки с таким беспокойством, словно я собирался спалить какой-нибудь деловой документ.

Иногда я виделся с компаньоном только за обедом, замечая у него временами странное отсутствие аппетита. У Холмса случались периоды полнейшей апатии, он лежал, почти не шевелясь на диване, становясь ещё одним предметом мебели. Добиться от него и пары слов в такие дни было нелегко. Зато, когда чёрная меланхолия отступала, на него накатывала разговорчивость, почти болтливость. Беседы на самые разные темы случались довольно занимательные. Правда, меня не покидала мысль, что временами Холмс меня просто разыгрывает. Не может быть, чтобы человек ничего не знал о системе Коперника, к примеру, хотя я вполне мог поверить, что среди англичан попадаются такие, которые вообще полные профаны в садоводстве. Я не замечал, чтобы Холмс читал беллетристику. Если и заставал его с книгой в руках, то это оказывался какой-нибудь очередной труд по химии или почвоведению. Львиную долю места в его книжном шкафу занимали толстые справочники и словари по самым разным темам, включая и почему-то справочник пэров Англии.

Что касается скрипки, иногда я просыпался посреди ночи от странных звуков, доносящихся из гостиной. Их вряд ли можно было назвать музыкой. Но я не мог не отметить, что звук из терзаемого инструмента извлекается чистый. Я мог поверить словам Холмса, что эти кошачьи завывания помогают ему думать, но мне они определённо мешали спать.
- Скажите, - не выдержал я однажды утром, - а вы можете сыграть какую-нибудь скрипичную пьесу?
- Что вы предпочитаете?
Вот даже как…
- Я не особый знаток музыки, но мне по душе Мендельсон, например.
- Да вы романтик, доктор, - хмыкнул Холмс, пристраивая скрипку на плече.
Я не успел настроиться, как он тут же заиграл одну из «Песен без слов», и я замер на краю кресла, глядя на него даже не с удивлением, а с потрясением. И любитель может отличить хорошую игру от плохой. Насколько хватало моих скромных познаний, звук был выше всяких похвал, да к тому же Холмс играл с большим чувством, не переходя ту тонкую грань, за которой начинается ненужная сентиментальщина.
- О, это великолепно! – воскликнул я, когда он кончил.
- Вы думаете? – бросил он небрежно, но всё же довольно улыбнулся.
Я уже заметил в нём эту чувствительность к похвалам, но мне никогда не составит труда отдать должное чужому талант, если он того заслуживает.
- Несомненно, Холмс!
Он не перестал играть по ночам – он только стал разбавлять свои концерты чем-то… более традиционным. И порой под романтические всхлипывания скрипки мне даже удавалось заснуть.
Несомненно, Холмс чем-то всё же зарабатывал на жизнь. К нему приходили клиенты – причём из самых разных слоёв общества. Он сам назвал их клиентами, но я не решился спросить, по какому поводу они его посещают. На то время, пока он бывал занят, я уходил в клуб, или, если час был поздним, а случалось и такое, просто поднимался к себе, спеша поскорее заснуть, иначе меня опять мог потревожить концерт для скрипки соло.

Удивительно - наша хозяйка, миссис Хадсон, относилась к странным привычкам своего второго постояльца очень терпеливо, я бы даже сказал – стоически. В отношении её Холмс как-то очень быстро занял положение домашнего тирана. Он запрещал трогать свои вещи, и поэтому у нас в гостиной часть поверхностей была покрыта пылью, а то, что принадлежало мне, поддерживалось в чистоте. Спальня Холмса, разумеется, убиралась и проветривалась: эксцентричность – это одно, а гигиена – совсем иное. Миссис Хадсон крайне огорчало, когда мой сосед отказывался от ужина – и вовсе не потому, что её кухарка плохо готовила. Поэтому хозяйка обратила свой взор на меня, посчитав, видимо, страдальцем, которого просто необходимо как следует кормить.
У миссис Хадсон, насколько я успел узнать, не было детей, но зато она часто навещала своих племянниц. Будь наша хозяйка старше, я бы подумал, что в двух одиноких и ещё молодых мужчинах она обрела своеобразную замену сыновьям, но по возрасту она нам годилась разве что в тётушки.

Пожив немного в режиме экономии, весной я почувствовал настоятельную потребность попытать счастья на первых скачках в Аскоте.
С утра я достал свою чековую книжку, с намерением обналичить некоторую сумму, когда услышал язвительный голос Холмса:
- На вашем месте, доктор, я бы воздержался от ставок в этот раз. Прогнозы самые противоречивые.
- Откуда вы знаете, что я собирался играть на скачках? – Надеюсь, мне удалось прикинуться обиженным праведником.
- Вы уже не первый день покупаете спортивный вестник и изучаете расписание бегов. При этом вы откладывали газету со вздохом сожаления, а когда сейчас достали чековую книжку, то пальцы ваши слегка подрагивали.
- Вы очень наблюдательны, - должен был согласиться я.
- Это более чем просто, - ответил он небрежно.
- Но с Афганистаном было сложнее? Как вы догадались, я так и не спросил?
- Я не гадал. Военного узнать довольно легко: выправка, привычка засовывать платок за обшлаг рукава, форма усов. При этом не вызывало сомнений, что вы медик, да и Стэмфорд представил вас как своего старого приятеля. Вы не осматривались в лаборатории – там всё оказалось вам знакомым. Загар, при этом изможденный вид… Я просто сложил два и два, а если вспомнить, где недавно наши войска вели кровопролитные бои… - Холмс пожал плечами.
- Что ж, это вполне логично звучит.
Он рассмеялся.
- Каждый род занятий откладывает на человеке свой отпечаток. Форма рук, следы на одежде от постоянного соприкосновения с предметами, запахи, пятна, профессиональная деформация тела.
Отложив чековую книжку, я сел в кресло.
- Это, конечно, очень похвальная наблюдательность, но вы пользуетесь ей не только, чтобы удивлять собеседников при первом знакомстве?
- Разумеется, нет. Это часть моей профессии.
Тут он извлёк из ящика секретера визитку и протянул её мне. «Шерлок Холмс, детектив-консультант», - прочёл я.
- Частный сыщик?
- Консультант, - терпеливо повторил он. – Вы сами видели: ко мне ходят клиенты. Чаще всего по рекомендациям, правда. Практика у меня пока что не сликом велика. Но официальные сыщики ко мне тоже обращаются за советом.
- Инспектора? – не поверил я.
Холмс кивнул.
- Они хорошо ловят воров, когда на их же глазах совершается кража, и раскрывают мелкие бытовые преступления. На что-то большее у них не хватает ни знаний, ни ума.
Я только хмыкнул в ответ на это хвастливое заявление.
- Доктор, если хотите, я могу дать вам возможность убедиться самому, что в моих словах нет никакого преувеличения, - ответил Холмс на моё хмыканье.
- С удовольствием.
- А пока что я предлагаю беспроигрышный вариант, если уж вам так нравится делать ставки. Я приглашаю вас с собой в клуб. У меня дуэль, - сказал Холмс, вскакивая и потягиваясь.
- Дуэль? – удивился я.
- На шпагах, дорогой доктор!
- О! – я не ожидал такого поворота событий. – А я уже думал, что вы проигнорировали и спорт вкупе с садоводством.
Он весело усмехнулся.
- Нет, что вы, просто в отличие от вас, любящего командные игры, я предпочитаю поединки. Фехтование для меня просто развлечение, а вот что касается бокса, то когда-то мне всерьёз советовали подумать о карьере профессионала.
Я уже успел убедиться, что дар скрипача – не выдумка. Оставалось убедиться в наличии у Холмса и других любительских талантов.
- То есть вы предлагаете поставить на вас?
- Разумеется. И у вас есть шанс отхватить пусть и небольшой, но всё же куш.
- И сколько вы мне посоветуете поставить? – осведомился я, чувствуя всё нарастающее возбуждение игрока.
- Десять фунтов. В случае чего я вам их верну. Но, думаю, победа будет за мной.
В клубе Холмс, кажется, был частым гостем. Он познакомил меня со своим соперником, мистером Кавендишем, в миру – одним из служащих казначейства. Молодой усатый красавец крепко пожал мне руку и посетовал, что мне придётся расстаться со своими деньгами. Холмс только усмехнулся.
Сегодня устраивали клубные поединки, так что мне пришлось ждать, когда наступит очередь моего соседа. В фехтовании я мало что понимал, но ко времени появления на дорожке Холмса уже немного разобрался и освежил в памяти то немногое, что знал о нём. Бойцы двигались иногда так быстро, что я удивлялся, когда оказывалось, что укол нанёс совсем не тот, кто бросался в атаку.
Я начинал понимать такой странный выбор видов спорта Холмсом. Фехтование давало ловкость и быстроту движений, которые могли очень пригодиться на ринге.

Наконец подошла очередь моего компаньона и мистера Кавендиша. Я приободрился и приготовился наблюдать. Насколько я понял, заметная разница в росте должна была мешать обоим. Поначалу схватка шла с переменным успехом. Кавендиш не позволял сделать бой ближним – длина руки Холмса превосходила длину его руки, и он держал соперника на расстоянии. Уколы были одиночными, и успех переходил от одного спортсмена к другому. Нельзя сказать, что Холмс был хладнокровен. Один раз он в сердцах даже рассёк воздух шпагой, отходя на позицию. И всё же … всё же он был хорош. Даже если мои десять фунтов плакали, я ничуть не пожалел ни о деньгах, ни о потраченном времени. Позволив мыслям уйти немного не в том направлении, наблюдая за лёгкостью его движений и откуда-то взявшимся темпераментом, я упустил момент, когда зрители зашумели и зааплодировали. На сей раз очко досталось Холмсу, хотя мне показалось, что это Кавендиш его задел.
Наверное, у меня был озадаченный вид, потому что джентльмен, стоящий рядом, пояснил:
- Мистер Холмс применил атаку с финтом.
Ещё бы я понимал, что это значит, но всё же кивнул.
- А теперь ложный батман.
Я уж не знаю, каким там был батман, но только соперники разошлись не на шутку, и Кавендиш даже один раз поскользнулся и упал, причём Холмс тут же отскочил назад и поднял острие шпаги вверх. К концу боя я почти ощутил, как мой бумажник приятно тяжелеет.
Когда победа были присуждена Холмсу, он снял маску и поклонился зрителям, а потом пожал противнику руку и направился в мою сторону. Обычно бледные щёки его раскраснелись и на лоб свешивались пряди волос. Он довольно улыбался.
- Это было впечатляюще, - признался я, отвечая на его рукопожатие.
- Как видите, я не ошибся в прогнозах, хотя мне пришлось и нелегко.
- Как насчёт ужина по случаю победы? – предложил я. – Тем более, что деньги на меня свалились с неба.
- Что ж, - усмехнулся Холмс, - предлагаю Симпсона.
- Всё для победителя, - рассмеялся я.
Когда я зашёл в раздевалку, Холмс уже вымылся, надел брюки и как раз облачался в рубашку.
- Боже мой, - сказал я, увидев на его теле свежие синяки, - а мне казалось, что нагрудник хорошо защищает.
- Уколы всё равно достаточно сильные, как видите.
- А… - начал я, заметил на его левой руке следы совсем не от шпаги, а что-то, что показалось мне похожим на точки от инъекций.
Холмс поспешил надеть рубашку, и перебил меня:
- Вы уже получили свой выигрыш?
- Ну, разумеется, - я похлопал себя по нагрудному карману.
- Ах, доктор, как же вы азартны, - усмехнулся Холмс, - а с первого взгляда и не скажешь.
Он кончил одеваться, мы покинули клуб и отправились к Симпсону. Мы выбрали столик у большого окна, хорошо пообедали. На этот раз Холмс на аппетит не жаловался и пребывал в радужном настроении, а я всё время думал о точках на его предплечье. Неужели он колет какой-то препарат? Судя по их расположению, инъекции были подкожными. Но я пока что не имел прав задавать лишние вопросы.
- И часто вы бываете в клубе? – спросил я, когда мы ехали домой.
Холмс насмешливо улыбнулся и вопросительно посмотрел на меня.
- Нет-нет, я вовсе не собираюсь обогащаться за ваш счёт, - усмехнулся я.
- Время от времени я там бываю. Но я лентяй и не люблю тренировки ради тренировок. Иногда мне приходится и побегать, решая проблемы клиентов.
- Иногда? – переспросил я.
- Бывает, что дело такое простенькое, что я тут же даю ответ. Есть вопросы, с которыми в полицию не обратишься. Семейные дела, например.
Но первым расследованием Шерлока Холмса, в котором мне довелось участвовать, было таинственное убийство на Лористон-Гарденс. Захватывающая история, которую я потом изложил в виде довольно слабой (признаю) повести «Этюд в багровых тонах». Холмс не возражал против публикации, но советовал убрать вставную новеллу о мормонах, тем более что я дал волю фантазии, хотя история в общих чертах правдива. Холмс разыскал друга Джеферсона Хоупа – того самого актёра, что так ловко провёл нас. Молодой человек вкратце пересказал мне то, что слышал от покойного. В моём изложении история вышла похожей на мелодраму, и я готов был согласиться с Холмсом, что лучше её не публиковать. Издателям объём моей повести показался маленьким, и мормонов пришлось оставить. Холмс ворчал, что я неисправимый романтик и мне бы только дамские романы писать. Ворчал он, впрочем, не всерьёз, потому что после того, как публика ознакомилась с моим сочинением, количество клиентов на Бейкер-стрит возросло.


Шерлок Холмс
Не могу сказать, что квартира на Монтегю-сквер меня не устраивала. Вполне устраивала, что бы там не говорил Майкрофт. В его словах, разумеется, присутствовала логика – как практикующему врачу необходимо иметь приличный кабинет, дабы производить на пациентов благоприятное впечатление, так и мне пора было менять жильё, если я хотел расширять круг клиентов. Брат-то и рекомендовал мне квартиру на Бейкер-стрит и даже предлагал помочь первое время с оплатой, пока у меня не наладятся дела, от чего я решительно отказался. Тогда он посоветовал прибегнуть к проверенному способу – найти соседа. При этих словах он мило улыбнулся.
В своей крепости я хочу жить по своим правилам, и если с хозяйкой я бы ещё поладил, то сосед – другое дело. Менять привычки ради кого бы то ни было я не собирался, но и безалаберного шумного типа я тоже терпеть не стал бы. Золотую середину найти труднее всего. Эти размышления так отвлекали от дел, что я даже поделился своей проблемой со Стэмфордом, когда тот заглянул в лабораторию, чтобы полюбопытствовать, что я тут делаю, когда весь город веселится.
На другой день, когда я только что закончил испытание реактива, собираясь уже, подобно Архимеду, пробежаться по госпиталю в поисках несчастного, на кого бы я мог обрушить свою радость, этот малый ввёл в лабораторию молодого военного врача, только что вернувшегося из Афганистана. Я не медик, но хромота и то, как он держал левую руку, - всё это говорило о ранении. Я бы ещё добавил какое-то заболевание. Не исключено, что тиф.
Джон Уотсон – так представил его Стэмфорд. Они пришли вовремя, избавив меня от длительного поиска жертвы, но доктор стоически выдержал мои объяснения и неумеренные восторги. И готов поклясться, он даже что-то понял, особенно в той части, которая касалась практического применения реактива.
В числе своих недостатков доктор упомянул лень и привычку поздно вставать, что меня очень устроило, потому что давало свободу утром, а также расстроенные нервы – даже вспыльчивость. Готов был поверить на слово, но мне редко приходилось встречать такой спокойный и внимательный взгляд.
Единственное, что меня немного смутило в докторе, - он был мужчиной в моём вкусе. Но типаж этот достаточно распространён среди британцев – средний рост, статный, русые волосы, усы, приятная, но не особо выдающаяся внешность. И не скажу, что на любого такого мужчину я готов обратить внимание.
Конечно, он согласился посмотреть комнаты – ему, как и мне, было нечего терять.
Вернувшись домой, я с досадой взглянул на ящики, куда собирался упаковывать книги, но потом махнул рукой – вполне возможно, что завтра дело расстроится. Вечер я потратил на изучение недавно обретённого сокровища – партитуры генделевского «Амадиса Гальского». Мой последний учитель не был особо выдающимся скрипачом, но прекрасно владел искусством транскрипции, чтения партитур и замечательно разбирался в полифонии – я с жадностью поглотил все те знания, что он мог дать мне в этих областях.
Я погрузился в мир воображаемых, но не менее понятных и трогающих душу звуков, намечая себе мелодии, которые мог бы переложить для скрипки, и совершенно забыл обо всём.
Когда моя квартирная хозяйка зашла спросить, намерен ли я, наконец, поужинать, она застала в гостиной сбежавшего из Бедлама пациента, расхаживающего по комнате с нотами, размахивающего рукой, бормочущего себе что-то под нос и забывающем утереть слёзы, но при этом ловко обходящего ящики.
- Вижу, что не будете, - проворчала она, поспешив закрыть дверь.
Квартира на Бейкер-стрит имела и те преимущества, что находилась в конце дома – в этом я ещё раз убедился, услышав ночью стук в стену и вспомнив о забытой сурдинке.
На завтра доктор приехал чуть раньше и ожидал, пока я закончу возиться с алкалоидом. Он наблюдал за мной, но его взгляд не раздражал. Человек умеет терпеливо ждать – похвальное качество. И умеет быть незаметным – тоже похвально, хотя и немного печально.
Часы. Старые, дорогие, крышка исцарапана. Младший сын, выходит, как и я. Пока память об отце добралась до Джона Уотсона, брат успел приложить к ней трясущуюся руку пьяницы.
Мы приехали на Бейкер-стрит и доктор осмотрел комнаты. Ему, конечно, с больной ногой удобнее было бы занять спальню на втором этаже, но если он по утрам любил поспать, то я мог потревожить его хождением по гостиной. Он легко согласился с моими доводами, да и размеры спальни этажом выше ему больше приглянулись. Доктор вообще очень старался быть дружелюбным и в меру открытым, но, кажется, он собирался просто забиться в более дешёвую и удобную берлогу и уныло прозябать там.
Мы распрощались с Уотсоном, и я отправил Майкрофту телеграмму в клуб – с сообщением о смене адреса. «Приезжай. Ужин в шесть. Разговор» - ответ застал меня за увязыванием третьей стопки книг. С братом я редко спорил – тем более по мелочам. Собравшись, я отправился на Пелл-Мелл.
Майкрофт ожидал меня в комнате для посетителей, которая называлась так, конечно, условно. Её стоило бы назвать – комната для гостей учредителя клуба, хотя формально учредителей было трое. Конечно, среди посетителей и членов этого благословенного богом, а также короной, заведения встречались и самые обычные люди – любители тишины и покоя. Они являли собой ту ширму, за которой вершились совсем иные дела.
- Здравствуй, Шерлок, - брат приветливо пожал мне руку, но тут же прибавил, - четыре минуты.
- Вини в этом почту, а не меня, - возразил я на его упрёк в опоздании.
- Поверю, - ответил он, приглашая меня к накрытому столу.
Уклониться от приглашения брата было невозможно. С тех пор, как я обосновался в Лондоне, он ставил своей первейшей задачей при наших встречах – заставить меня что-нибудь съесть. Иногда это превращалось в настоящее наказание, но сегодня я сел за стол даже с удовольствием.
Что и говорить, кухня в «Диогене» отменная, вина прекрасные. По традиции, опять же установленной братом, мы не говорили за ужином о делах. И только, сидя в креслах и куря сигары, вернулись к переменам в моей жизни. Довольно незначительным переменам, так что я удивился, зачем Майкрофту понадобилось приглашать меня к себе.
- И что за сосед? – поинтересовался он.
- Доктор Джон Уотсон, отставной армейский хирург, служил в Афганистане, был ранен, перенёс ещё какую-то тяжёлую инфекционную болезнь – тиф, вероятнее всего. Примерно моих лет, одинок, семьи нет. Старший брат, судя по состоянию фамильных часов, страдал запоями и подорвал своё здоровье. Как говорит о себе сам доктор, он ленив, но скорее всего, просто пал духом и потерял интерес к жизни. Дальше всё уже из области предположений – знакомство слишком короткое, чтобы делать твёрдые выводы. Доктор, несомненно, не глуп, любопытен, ему интересно всё новое и необычное.
- Думаю, что новое и необычное у него теперь будет перед глазами, - хмыкнул Майкрофт.
Я усмехнулся и ничего на это не ответил.
- Надеюсь, ты не испугаешь милейшего доктора своими привычками в первую же неделю, - прибавил брат.
- Майкрофт, а я и не говорил, что он милейший доктор.
- Разве? – Он рассмеялся, а я нахмурился. – Полно, Шерлок. – Майкрофт достал из внутреннего кармана сюртука конверт и протянул его мне. - Думаю, содержание письма покажется тебе интересным.
Пробежав пару строчек, я почувствовал сначала радость, а потом разочарование.
- Этим нельзя воспользоваться, - промолвил я.
- Ты торопишься. Перечитай ещё раз - внимательнее.
- Ты имеешь в виду вот это? «Не далее, как вчера, я видел его в обществе…» и так далее? Что ж, это хорошая подсказка.
- Она сэкономит тебе время, - милостиво кивнул Майкрофт.
Я не стал спрашивать, каким образом он достал чужое письмо, но, вероятно, оно сегодня же вернётся к владельцу. О человеке, упомянутом в письме, я не знал, а он бы мог стать ценным источником информации по делу, которое я тогда расследовал.
- Спасибо, - я с улыбкой вернул письмо брату.
- Не за что, мой мальчик. А теперь не смею тебя больше задерживать. Упаковывать вещи – занятие утомительное.

***

Первую неделю я старался держаться в рамках приличий, и мы почти не виделись с Уотсоном, разве что изредка за обедом. Кроме того, у меня было много работы, но когда расследование завершилось и опять образовалась пустота, я захандрил. Отвлекаться на исследования и сбор материала не всегда получалось. Так что я вернулся к одной из своих вредных привычек, и доктор был поражён моей общительностью и разговорчивостью, а потом, кажется, удивлён тем, как внезапно сменилось у меня настроение. Решив, что не стоит мелькать у него перед глазами, я следующие два дня отлёживался у себя в спальне, немного облегчив состояние морфием.
Когда я почувствовал себя лучше и после полудня появился в гостиной в отсутствии соседа, чтобы разобрать, наконец, почту, я заметил на письменном столе позабытую Уотсоном записную книжку, с торчащим из неё листом бумаги. Любопытство – один из многочисленных моих пороков. Отметив место, куда был вложен лист, я извлёк его и развернул, прочитав в самом верху «Шерлок Холмс – его возможности». Кажется, за прошедшую неделю я наговорил доктору много глупостей. Вернув листок на место, я дал себе зарок быть немного осторожнее с Уотсоном. У меня сложилось впечатление, что он не слишком-то интересуется моей скромной персоной. А он уже составляет реестры. Увидев в графе «астрономия» странный комментарий, я не мог вспомнить, что же такого наговорил доктору о системе Коперника? Судя по другим пунктам, мы говорили о ядах, о почвах и о взрывчатых веществах. А что касается литературы, то я не мог удержаться от того, чтобы не подразнить Уотсона следующие дни, пряча за трудом по химии томик переводов восточной поэзии.
Февраль выдался удачным – работы прибавилось, и порой доктор лицезрел моих клиентов, причём из самых разных слоёв общества. Услышав, что это именно клиенты, он не задавал никаких вопросов, любезно предоставляя в моё пользование гостиную. Это было очень мило, но всё же я чувствовал некоторую досаду. Я видел, что Уотсону любопытно, но он упрямо проявлял истинно английскую деликатность. Но не говорить же ему, в самом деле: «Дорогой доктор, я вижу, как вам чертовски скучно и нечем себя занять. Не хотите ли принять участие в маленьком приключении на почве частного сыска?»
Хотя бы в одной области я произвёл на доктора впечатление. Ему понравилась моя игра, хотя он, конечно, и дилетант, но зато оказалось, что он способен чувствовать музыку. И пусть поход в оперу не удался – доктор мужественно боролся со сном, зато, когда я пригласил его на симфонический концерт, он остался доволен. Что ж, это внесло какое-то разнообразие в наш холостяцкий быт.
С весной доктор ожил, и в нём проснулась доселе незнакомая мне черта – он оказался страстным игроком. Зная по себе, что иногда легче поддаться соблазну, чем бороться с ним, я пригласил его в клуб. Когда по окончании поединка Уотсон поздравлял меня, я неожиданно отметил в себе желание удивлять его и дальше. Мне нередко приходится выслушивать комплименты в свой адрес. Чаще всего восторгаются и благодарят клиенты, но не всегда – порой мне приходится рассказывать им такое, что они предпочитают забыть, что когда-либо обращались ко мне. Бравые наши инспектора скрепя сердце зовут на помощь. Первое время меня забавляло, как они переходят с презрения к подобострастию и заискиванию, но потом наскучило.
Уотсону же от меня не было нужно ровным счётом ничего. Потому его похвала и восторги были искренними и выдавали разве что зарождающееся дружеское ко мне расположение. Конечно, это расположение подпитывалось уединённым образом жизни и отсутствием близких – доктор принадлежит к категории людей, любящих общение с себе подобными. Когда он почувствовал себя лучше, то сразу же стал посещать свой старый клуб. Ещё бы он не ставил деньги при игре на бильярде – цены бы ему не было.
Вернувшись домой от Симпсона, мы расположились у камина – выкурить по трубочке и выпить по бокалу бренди. Уотсон пребывал в благодушном настроении, продолжая расспросы о моём методе.
- Выходит, что всё способно нас выдать? – спросил он с улыбкой. – Одежда, обувь, форма рук?
- Верно.
- И вещи, вероятно?
- Разумеется, особенно когда они долго служили хозяину.
Он отцепил часы, достал их из кармана и протянул мне.
- Что вы можете сказать по ним обо мне?
Конечно, я видел эти часы не раз, имея возможность рассмотреть их, когда доктор однажды оставил их на столе по рассеянности. Но я взял их, открыл крышку, взглянул ещё раз на отверстие для ключа.
- Эти часы принадлежали вашему отцу, а потом перешли к вашему старшему брату. У вас они недавно.
- Инициалы на крышке, - кивнул Уотсон.
Я встал, взял с каминной полки лупу и протянул её доктору, вернув ему часы.
- Откройте крышку и посмотрите. Цифры, нацарапанные с внутренней стороны, - это номера закладных в ломбарде. Судя по цифре восемь, ваш брат обращался в один и тот же. Я бы мог предположить в нём тут же страсть к игре, что и у вас, если бы не кое-что ещё. Отверстие для ключа. Вокруг него многочисленные царапины, выдающие дрожание рук по утрам. Возможно, дела у вашего брата и поправились бы, но вот здоровье своё алкоголем он окончательно подорвал. Это очень печально, доктор. Сочувствую.
Уотсон кивнул и протянул мне лупу.
- Ваш брат не был женат, как я понимаю? – спросил я.
- Нет. К счастью или к сожалению – уж не знаю.
Я предпочёл промолчать и не пускаться в рассуждения по поводу причин возникновения пристрастий. На откровенности такого рода я способен не был, да и доктор только лишний раз испытал бы сожаление о судьбе брата.
- Мне хотелось бы посмотреть на вас в деле. – Уотсон сам сменил тему. – Если, конечно, я вам не помешаю.
- Ничуть не помешаете. – Я улыбнулся. – При первой же возможности приглашаю вас присоединиться.

***

Тобиас Грегсон всегда держится со мной подчёркнуто уважительно. Он даже записывает за мной иногда. Но с Лестрейдом работать интереснее – он спорит, саркастически усмехается, пытается бороться со мной, пытается доказать, что какому-то любителю до профессионала далеко. Это добавляет азарта. А молчаливый Грегсон со всем соглашается, а потом вклеивает в альбом очередную газетную вырезку, где пишут о его успехах. Этот секрет выдал мне его главный конкурент.
Я брался за это расследование разве что из желания развлечь доктора. Найти кэбмена в Лондоне не так уж сложно, и тут главную работу за меня выполнили мои мальчишки. Замечательные сорванцы и неоценимые помощники. Уиггинс сплотил их в настоящую команду, тщательно отбирая кандидатуры и поддерживая дисциплину.
Миссис Хадсон всякий раз приходит в ужас, когда эта орава вваливается в дом. Не все они попрошайки и бродяжки, у некоторых есть семьи, но разница в этом небольшая, потому что даже при наличии родителей, мальчишкам приходится как-то выживать самим.
Пока они искали бывшего ковбоя, доктор с восторгом ребёнка, впервые открывшего роман Коллинза или Габорио, наблюдал за развитием событий. Право, я был готов согласиться с Майкрофтом, что Уотсон – милейший доктор. Должен признать, что его участие в расследовании приятно скрашивало в общем-то довольно рутинную работу. Дело Хоупа, не представляя из себя ничего сложного, так и просилось на страницы уголовной хроники или какого-нибудь романа. Я невольно поддался настроениям Уотсона и почувствовал пьянящий элемент игры, и даже всерьёз заволновался, когда бедная псина не пожелала подыхать после первой таблетки.
Но дело было закончено, инспектора делили лавры, а доктор всё ещё пребывал в состоянии подъема, искренне возмущаясь статейкой в «Эхе». Когда он попросил у меня разрешения написать повесть, я только пожал плечами и сказал, что он может делать, что хочет, вовсе не ожидая, что он доведёт своё намерение до завершения.
Это было любопытное чтение. Нервный тощий субъект на страницах повести пел, как жаворонок, вёл целомудренный образ жизни, хотя у рассказчика мелькнула мысль о наркотиках (Уотсон – хороший врач, отметил я про себя), ничего не знал о системе Коперника; только не хватало зелёных очков – и отправить меня на Елисейские поля.

Джон Уотсон
Сырая весна того года вконец измучила меня болями в ноге. Застрявшая в опасной близости от nervus femoralis пуля так и оставалась в ноге, давая о себе знать при перемене погоды или при утомлении. Я всё же надеялся, что когда-нибудь удалю её – вот только окрепну немного.
Одной из апрельских ночей, чуть я задремал, как меня разбудили душераздирающие звуки, кажется, генделевской арии.
- Чёрт возьми, - пробормотал я, садясь на постели и потянувшись вперёд за халатом на стуле.
Когда я хромая спустился вниз и открыл дверь, то увидел Холмса, стоящего у окна и терзающего скрипку.
Давно я не спускался вниз по поводу его ночных концертов. Он опустил смычок и посмотрел на меня.
- Вы не могли бы не играть сегодня? – попросил я. – Мне только удалось заснуть.
- Нога болит?
- Да!
- Простите, Уотсон. – И тут он тяжело вздохнул.
- У вас что-то случилось? – я доковылял до кресла и опустился в него, вытянув ногу.
Холмс задумчиво провёл пальцами по корпусу скрипки.
- Я потерял клиента.
- Простите?
- Опоздал.
- Хотите сказать, что он умер? То есть…
- Да.
- Сочувствую, - пробормотал я, почувствовав неловкость. – Вы нашли убийцу?
- Да…
Холмс отложил скрипку.
- Ложитесь спать, доктор. Я вас больше не побеспокою.
Но я продолжал сидеть, потому что просто не мог оставить его горевать тут одного.
- Да я и не засну уже. Вам от игры легче?
Тут Холмс прибавил света и сел напротив меня. Он посмотрел на меня почти с удивлением, смешанным, как мне показалось, с недоверием.
- Немного. У меня бессонница.
- Не стоит ли просто выпить успокоительного и попробовать заснуть? – предложил я. – Я понимаю ваши чувства, но так себя изводить нельзя. Это же в первую голову может отразиться на вашей работе.
Холмс улыбнулся, вынул из портсигара папиросу и закурил. Я не совсем понял смысл его улыбки, но, кажется, он немного успокоился. Холмс редко улыбался широко – чаще всего одними губами и очень мимолётно. Но иногда улыбка его была мягкой, и глаза теплели.
- Почему вы не идёте спать? – спросил он.
- Если я мешаю… - смутился я.
- Я же так не сказал. Доктор, вы уже успели изучить мою бесцеремонную натуру.
- Я проснулся, - ответил я, усмехнувшись в усы. – А что вы играли? Это что-то знакомое.
- Вряд ли, доктор. «Амадиса Гальского» на сцене не ставили уже очень давно.
- Но это Гендель? – уточнил я.
Холмс рассмеялся.
- Покажите мне англичанина определённого круга, который бы не опознал музыки Генделя. Вы правы, Уотсон. Это Гендель. Переложение арии для скрипки я делал сам. – Он усмехнулся. – «Ah! spietato!». «Ах, безжалостный!». При всей красоте музыки тогдашние сюжеты поразительно наивны, а иногда абсурдны.
Я выжидающе смотрел на Холмса. Он понял мой красноречивый взгляд, взял скрипку и отошёл к столу. Я совершенно заслушался. Особенно меня поразил контраст между первой и второй частью арии. Умиротворённо расслабившись в кресле, я вздрогнул, когда зазвучала энергичная мелодия, похожая на волны, бьющиеся о берег. Чем дольше я слушал, тем больше замечал, что уже и откровенно засматриваюсь на своего компаньона. Холмс музицирующий был таким же завораживающим зрелищем, как и Холмс фехтующий. Глядя на его стройный силуэт, на мягкое покачивание корпуса, плавные взмахи смычка, я чувствовал себя коброй перед дудочкой факира.
Немного подавшись вперёд, я опёрся локтями о ручки кресла и переплёл пальцы. На Холмса я старался не смотреть слишком пристально, чтобы не отвлекать от игры. Я заметил, что он очень чувствителен к взглядам и порой ощущает их буквально затылком. В своих чувствах обычно я разбирался хорошо и всегда знал, когда вовремя остановиться, чтобы не потерять голову. Но пока что я ничего не видел опасного в моей симпатии к компаньону. А внешняя притягательность… Что ж. Мужчины привлекали меня порой так же, как и женщины. Но сейчас я не нуждался в знаменитой евангельской рекомендации насчёт вырванного глаза.
- Это просто чудесно! – сказал я, когда Холмс опустил смычок.
- Благодарю вас.
Я только покачал головой и махнул рукой, чтобы на корню пресечь обмен любезностями.
- И, кажется, я смогу заснуть, - прибавил Холмс, убирая скрипку в футляр. – А вам нужно отдохнуть. Как ваша нога, доктор?
- О, я даже забыл о ней.
- Что ж, мы сделали друг другу благое дело и можем пожелать доброй ночи на то время, что от неё ещё осталось. – Голос Холмса показался мне преувеличенно бодрым, но спорить я не стал.
Одно я мог сказать точно: роли компаньона и невольного свидетеля его успехов мне было мало. Я желал бы стать этому человеку другом, но, зная его замкнутую натуру, понимал, что придётся двигаться вперёд медленными шажками.




Продолжение в комментариях

@темы: Шерлок Холмс, Майкрофт Холмс, Наш подарок - 2011, Доктор Уотсон, Слэш, Фанфики

---

С днём рождения, мистер Бретт!

[Sectumsempra.]

Автор:  Sectumsempra.
Музыка: И. Брамс - Венгерский танец No.1 in g-moll.
Видео: сериал студии "Гранада".


Если вы вдруг живёте в Германии, где видео заблокировано, то можно посмотреть на Яндексе:
video.yandex.ru/users/nat60268134/view/373/#

@темы: Шерлок Холмс, Наш подарок - 2011, Экранизация с Джереми Бреттом, Доктор Уотсон, Кино, Музыка, Клипы

---

Поиск книг о Шерлоке Холмсе

[Sherli_valva]

Доброго всем времени суток!

Я довольно долго пытаюсь найти следующие книги о ШХ в интернете (в реале в таком городе как мой это вообще бесполезно искать), но ничего не получается:
Р. Нокс - “Исследование литературы, посвященной Шерлоку Холмсу”
Х.У. Белл - “Шерлок Холмс и доктор Уотсон, летопись их приключений”
Х. Брекенли - “Шерлок Холмс: факт и вымысел”
В. Старретт “Личная жизнь Шерлока Холмса”
Д.Л. Сэйерс “Учебные годы Холмса”
С. К. Робертс “Биография Уотсона”
Джек Трейси “Энциклопедия Шерлокиана, Универсальный словарь сведений, установленных о Шерлоке Холмсе и его биографе, докторе Джоне Г. Уотсоне”

За любую из них я буду искренне и глубочайше благодарна. Очень надеюсь на Вашу помощь, уважаемые холмсоманы.

@темы: Шерлок Холмс, Доктор Уотсон, Шерлокиана в Сети, Литература

---

В поисках фанфиков

[Нийя]

Посоветуйте, пожалуйста, фанфики, где Шерлок Холмс добивается от Джона Уотсона взаимности после долгого периода безответной любви.
Канон любой, не обязательно АКД.

@темы: Шерлок Холмс, Ватсон, Холмс, Доктор Уотсон, Фанфики

---

[Юкио31]

Люди, помогите, пожалуйста.
Не могу найти фанфрик "Человек медицины", ссылка уводит куда-то совсем не туда..
Заранее благодарна.

@темы: Шерлок Холмс, Фанфики

---

Сюжетная хронология

[Аарра]

Нужен список всего цикла произведений о Шерлоке Холмсе в их сюжетной хронологии. Упорядоченность должна не по дате публикации (там явно приквельно-сиквельная мешанина), а именно по сюжету.
Список нужен на русском языке.
Заранее спасибо.

@темы: Шерлоковедение, Литература